Букмол и нюнорск

В Осло я жил на рабочей окраине и обычно назначал свидания друзьям в центре столицы — у памятника Хенрику Ибсену. Впрочем, это было все равно, что назначить свидание у памятника Бьернстьерне Бьернсону.

Воздвигнутые благодарными современниками еще при жизни этих прославленных норвежских драматургов, на одинаковых постаментах, так много спорившие друг с другом при жизни, стоят бронзовые Хенрик Ибсен и Бьернстьерне Бьернсон перед Национальным театром.

Много лет, во время ежедневной утренней прогулки Хенрик Ибсен проходил мимо своего скульптурного изображения, уважительно снимал цилиндр и раскланивался со статуей.

Разве не естественно думать, что язык «Норы» и «Бранда», стихотворения «Да, мы любим край родимый», ставший гимном Норвегии, язык литературы, о которой Энгельс писал, что в конце века она «пережила такой подъем, каким не может похвалиться на этот период ни одна страна, кроме России», — и есть классический норвежский язык — букмол?

Но противник букмола сейчас же ответит вам, что не так давно здесь же в Осло был дан спектакль ибсеновского «Пер Гюнта» и пьеса шла в переводе на новый норвежский язык.

— Ибсен переведен на норвежский язык?!

— Да! И спектакль прошел с большим успехом. Кстати, музыку к «Пер Гюнту» вместо григовской написал Харальд Северуд. У Грига музыка романтическая, а пьеса ведь гротескно-сатирическая.

Пусть даже сатирическая музыка Северуд а больше подходит ибсеновской трагикомедии, думал я, но романтическая григовская «Песнь Сольвейг» приносила людям редкое наслаждение столько лет (впрочем, норвежцы это имя произносят Сульве — Солнечный путь. В этом оба норвежских языка едины).

Перечитав «Пер Гюнта», я понял, что перевод на ландсмол в первую очередь этой пьесы Ибсена тоже своеобразная демонстрация. Ведь именно в ней драматург издевается над поборниками ландсмола, создает образ «мрачной личности» Гугу из Малабара, тоскующего по первобытно-самобытному рычанию и вою:

...Чтобы выразить идею,
К речи надо прибегать!
Хуже гнета, думать смею,
В свете слыхом не слыхать.
Оставаться самобытным
Хочет, должен «всяк язык», —
Я и встал за первобытный
Наш природный рев и крик.

На него народа право
Отстоять я криком мнил;
Он ведь гордость наша, слава —
Я вопил что было сил...

И в ответ на этот трагикомический монолог Ибсен устами Пер Гюнта дает совет — эмигрировать туда, где живут еще стада орангутангов, «не истолкованных, не воспетых».

Визг и ор их тарабарский —
Говор чисто малабарски»!

Я понимаю, почему переводят «Слово о полку Игореве» на современный русский язык, хотя поэтический строй всякого перевода обычно беднее оригинала. За восемьсот лет живой язык существенно изменился. Но тут, кажется, иное дело. Хенрик Вергеланд — норвежский Пушкин — моложе нашего Пушкина, а Хенрик Ибсен и Александр Хьелланд, Юнас Ли и Бьернстьерне Бьернсон, эта «четверка великих», умерли лишь полвека назад.

— Неужели язык их так молниеносно устарел и необходим перевод на новонорвежский?

— Да нет! Он понятен всем, окончившим школу. А так как семилетка здесь уже более ста лет обязательна, значит — всем норвежцам! Переводят же их потому, что хотят во всем отмежеваться от датской культуры. «Патриотизм захолустья!» — так говорят об этом некоторые норвежцы.

— Вы видели перед дворцом в Осло памятник Карлу-Юхану, шведскому королю; перед собором — Кристиану Четвертому — датскому королю. (А памятника норвежскому королю в Осло нет.) Изваянья шведских и датских королей — скульптурное свидетельство того, что Норвегия веками находилась под эгидой иноземцев, пусть даже родственных по языку. И букмол такой же памятник, как статуя короля Кристиана Четвертого на Торговой площади, — горячась возражают другие.

Долгие века Норвегия входила в Датское королевство как одна из его провинций. Следы этого остались даже в языке наших поморов. «На шнеке, древнем беспалубном судне, еще мой отец плавал в «Датску»... то есть Норвегию», — рассказывает известный русский сказочник Борис Шергин, родившийся в Архангельске.

На берегах извилистых, глубоко вдающихся в сушу фиордов, отгороженные друг от друга непроходимыми каменистыми кручами гор, жили норвежские рыбаки. Реки эти с головокружительной высоты водопадами срываются в море, они не судоходны. Одна дорога — море. И что ни залив — свой говор. Другие норвежцы охотились в горах, пахали, пасли скот — к ним тоже ни пройдешь, ни проедешь. И по сей день снежные заносы на целые месяцы отрезают некоторые районы от городов: дороги проходят в толще плотных снеговых стен. И естественно, как во всякой горной стране (например, на старом Кавказе), что ни долина — свой говор, что ни вершина — свое наречие. Объединял же всех государственный датский язык — букмол, называвшийся тогда риксмол.

Лютеранская революция — реформация, отбросив в сторону «священное писание» на недоступной народу латыни, в 1536 году вложила в его руки библию на знакомом датском языке. Так крушение католичества в Норвегии и победа лютеранства усилили позиции датского языка. А когда через два века был введен обычай конфирмации (не пройдя ее, нельзя ни жениться, ни замуж выйти), которая требовала от юношей и девушек умения прочитать «священное писание», — эти позиции казались несокрушимыми.

— Видите, сам бог на стороне букмола, — пошутил я как-то в разговоре со сторонником нюнорска.

— Бог всегда на стороне той армии, у которой лучшая артиллерия, — напомнил он мне изречение Наполеона.

Но уже во второй половине прошлого века, в противовес этому литературному городскому языку, националист-крестьянин Ивар Осен — поэт и филолог, сочетая крестьянский говор нескольких областей, замыслил создать норвежский крестьянский язык, так и названный ландсмол. Ему удалось увлечь этой идеей группу литераторов, среди которых был и такой крупнейший писатель, как Арне Гарборг.

Но когда сам Бьернстьерне Бьернсон, этот, как его называли, «некоронованный король Норвегии», отказался следовать примеру Осена, приверженцы ландсмола, казалось, проиграли.

Однако этот язык, искусственно сконструированный, оказался более живучим, чем думалось сначала. Борьба то утихала, то вспыхивала с новой силой. А когда сторонники Осена добились, чтобы наравне с риксмолом занял свое место в школе и ландсмол, он стал официально называться норвежским — нюнорск, а риксмол получил официальное название — букмол, то есть литературный или книжный язык. И все же, когда в начале 1912 года премьер-министр Конов предложил признать нюнорск государственным языком, это стало поводом к свержению кабинета министров.

Ныне же оба языка равноправны. Одна из двух письменных работ на аттестат зрелости должна быть написана на нюнорске.

Общины, где основной школьный язык нюнорск, насчитывают 750 тысяч жителей; те же, которые считают главным букмол, представляют миллион человек. Половина населения Норвегии живет в общинах, занимающих в «языковом споре» нейтральную позицию.

Норвежские пролетарии и крестьяне, в поисках работы эмигрировавшие в Америку, издают там свою газету на букмоле.

И по сей день три четверти учащихся начальной школы считают родным языком букмол.

Теперь же, когда над ними «нависла угроза» третьего языка — самнорск, который по идее должен слить оба существующих языка и в перспективе стать единственным, многие родители объединились в борьбе за букмол и даже издают специальную газету. Однако «Sri sprog» в общеполитических вопросах превратилась в рупор консервативных, более того, реакционных кругов.

Немало людей, видя, что букмол защищают реакционеры, свою антипатию к его защитникам переносят на само дело.