Суд над Союзом писателей

— Как относится к «языковому конфликту» Норвежский союз писателей? — спрашиваю я председателя Союза Ханса Хейберга.

На Третьем Всесоюзном съезде писателей драматург Ханс Хейберг был гостем. Там и состоялось наше знакомство. В Осло мы условились встретиться в ресторане «Континенталь». Я шел туда по улице Хенрика Ибсена, которая мирно впадает в площадь Арне Гарборга, романы которого написаны на ландсмоле. Вместе с другими прохожими, и не помышляющими о распре, разделявшей Ибсена и Гарборга, я свернул на Театральную улицу и вышел к назначенному месту.

Сейчас мы сидим за столиком ресторана у окна, из которого видны памятники Ибсену, Бьернсону и стоящий на бульваре поодаль от них бронзовый Хенрик Вергеланд.

— Наш союз, — отвечает Ханс Хейберг, — по уставу призван защищать равно права всех своих членов, на каком бы языке они ни писали. Язык — это орудие общения, единения. Но с другой стороны — это и средство самопознания. Мы ведь индивидуалисты. А в этом случае законен диалект любой долины, любого фиорда, жаргон любой группы людей, и даже больше — каждый человек волен выдумать свой, одному ему понятный язык.

Я вспоминаю, что мне когда-то рассказывали о специально придуманном языке норвежских рыбаков. Давным-давно, во времена викингов, рыбаки считали, что духи, населяющие море, не терпят человеческой речи. А если услышат ее — разгонят всю рыбу.

Поэтому на море, переговариваясь, рыбаки неузнаваемо искажали обычную норвежскую речь.

Кто теперь верит в нечистую силу? Но жаргон существует. И молодежь, часто даже не подозревая об истоках его, забрасывая в море нейлоновые сети с мотоботов, оснащенных радиостанциями и локаторами, по примеру стариков продолжает изъясняться на этом же псевдоязыке.

— Что ж, и он, говорят, сыграл свою роль. В годы оккупации некоторые важные сообщения передавались по телефону на рыбачьем «волапюке» с меньшим риском, что его поймут враги, даже если подслушают разговор.

Мне здесь многие хвалили исторические романы старейшего писателя Йохана Фалькбергета, бывшего шахтера (он переписывался с Горьким), но добавляли, что не знают человека, который способен перевести последние его книги на другой язык, потому что этот замечательный писатель, которому уже за восемьдесят, всю жизнь прожил в Реросе — старинном центре медеплавильной промышленности — и своеобычный язык его изобилует местными речениями.

А ведь произведения Фалькбергета реалистичны! Что же сказать о тех, кто, идя по пути «самопознания», забирается в дебри иррационального? Тут и в самом Деле легко дойти до того, что каждый писатель будет писать на своем «единоличном» языке.

Слушая все это, я вспоминаю и наше не такое уж далекое прошлое — книги «будетлян», стихи Велемира Хлебникова, «Дыр бул щур убещур!» Крученых.

— Вот, к примеру, Петер Эгге начал реалистом, а кончил тем, что последнюю его рукопись никто, кроме него, понять не мог, — продолжает Хейберг.

Когда Эгге исполнилось восемьдесят лет, издательство сделало ему «подарок» к юбилею — простило старику долги.

Умер он в прошлом году, девяноста лет от роду, а за два года до смерти официально объявил, что полностью порывает с церковью.

«Пусть над моей могилой скажет слово не пастор, а председатель Союза писателей», — потребовал он.

— И что же, пришлось мне сказать надгробное слово. А знаете, — вдруг, перебивая сам себя, говорит Хейберг. — Суд вчера окончательно признал несостоятельным и отклонил иск тридцати трех писателей к Союзу. Процесс этот длился пять лет.

Оказывается, в образованную стортингом национальную лингвистическую комиссию вошло тридцать человек: пятнадцать сторонников букмола и пятнадцать нюнорска (как видим, права меньшинства ограждены) — филологи, педагоги, представители университета, прессы и четыре писателя. Среди них официальный представитель Союза писателей — Ханс Хейберг. Тогда-то группа писателей, не терпящая даже и мысли о том, что возможны какие-то перемены, яростные приверженцы букмола, — сочла, что, посылая своего представителя в комиссию, Союз соглашается на переговоры, в результате которых пишущие на букмоле могут понести ущерб.

И тридцать три писателя возбудили иск, обвиняя Союз в попрании своих, гарантированных уставом, прав.

Эта демонстрация, по мнению тех, кто ее затеял, должна была привлечь общественное внимание к языковому спору. Но пять лет, на которые затянулся процесс, проходя через все судебные инстанции, оказались достаточно утомительным сроком — о нем перестали говорить. И если бы я не встретился с Хансом Хейбергом, то, вероятно, уехал бы из Норвегии, даже не узнав о том, что такой процесс был.

Во всяком случае, не ожидая решения суда, эти тридцать три литератора вышли из Союза писателей, основанного еще в 1893 году и объединяющего литераторов всех языковых групп Норвегии. Они образовали свой «Союз писателей 1952 года», члены которого ведут литературные бои исключительно под знаменем букмола.