«Да, мы любим край родимый»

Над головой девочки, впервые севшей за школьную парту, лысый «очкарик» тычет пальцем в бумагу и потрясает кулаком крестьянин в ветхозаветном колпаке. Они яростно спорят о том, на каком из двух языков надо учить эту растерявшуюся девчурку. Позади нее — рабочий в спецовке. Ему невдомек, кто из спорщиков прав, и, растерянный, он почесывает в затылке.

Так художник Арне Таральдсен ответил мне на вопрос, что он думает о классовой подоплеке «языкового спора». Исторически он прав. Но сегодняшнее положение мне представляется сложнее.

Во всяком случае, идеологам буржуазии, которая отрицает самое наличие классов в Норвегии, борьба вокруг произношения и правописания, равно как и разделение народа на болельщиков того или иного спорта, — больше по душе, чем классовая борьба.

Здесь рассказывают такой анекдот. Коммунист, приехавший из социалистической страны, спрашивает у активиста Рабочей партии, как обстоит в Норвегии дело с революцией.

— О, у нас идет сейчас ожесточенная борьба вокруг нее.

— Да ну!!

— Боремся за то, как писать: «Revolution» или «Rievolusjion».

В этой шутке отражены и «языковой конфликт» и действительное положение в Рабочей партии, лидеры которой, имея за собой большинство избирателей, разговоры о социализме предпочитают делу.

Вероятно, и на страницах этой книги найдутся следы норвежского разноречия, несовпадения транскрипции с произношением. Но я никак не мог решиться назвать ибсеновскую Нору Нурой, Сольвейг — Сульвей, хотя такое начертание было бы ближе к произношению большинства норвежцев. Так же и слова «сунд» (пролив), «ланд» (земля) сменить на «сунн» и «ланн», как это делают многие наши картографы, проявляя при этом непоследовательность. Назвав Олесунд Олесунном, они все же не решаются превратить Осло в Ушлу. Но ведь и «Вечный город» они по-русски именуют — Рим, а не по-итальянски — Рома.

Но, как бы то ни было, языковая рознь не свила гнездо в рабочем классе.

— Интересно, — говорили мне норвежцы, — что в годы оккупации споров о языке как будто и не бывало никогда...

— Мы спорили лишь о том, как вывести из строя заводы, работавшие на немцев, и убрать предателей, — добавил известный «саботер» Рагнер Сюлли, организовавший знаменитый взрыв на Акерс-верфи, самом большом судостроительном заводе Норвегии.

Не случайно и то, что прогрессивная рабочая пресса предоставляет место статьям, на каком бы из двух норвежских языков они ни были написаны.

А горячие речи против «холодной войны» и атомного оружия звучат в городах и в долинах, на берегах фиордов и в горах — на всех языках Норвегии, бытующих на крайнем севере, а теперь — и на самнорске.

Они звучат так отчетливо, что правительство, вовлекшее страну в НАТО, должно было в стортинге провозгласить отказ от атомного оружия и размещения военных баз НАТО на территории Норвегии в мирное время.

— И нам всем надо следить, чтобы эта официальная политика проводилась последовательно! А еще лучше вовсе уйти из НАТО, иначе одна атомная бомба по-своему решит не только споры о языке, но и поставит крест на всем, что людям мило, — сказал Бьекхольд, когда недели через две после первого знакомства мы отправились в дом отдыха газовщиков Осло.

Могли ли мы по пути не осмотреть Эйдсволл и двух-этажную усадьбу либерального помещика-фабриканта Анкера, которую он предоставил Учредительному собранию?

Дорожные указатели сообщили, что машина наша мчится по государственному шоссе номер пятьдесят. Вместе с экскурсией школьников из Дании ходили мы по узкому залу заседаний, где депутаты сидели рядком вдоль стен — на длинных деревянных скамьях, и каждую неделю председательствовал другой. Справа от этого зала — комната, где заседала комиссия, выработавшая конституцию Норвегии, обессмертившую это дотоль безвестное местечко.

После банкротства хозяина здание переходило из рук в руки, и лишь в столетнюю годовщину конституции государство купило усадьбу и превратило ее в музей.

Оставив позади Эйдсволл, мы подъезжали через час к дому отдыха. Он стоит высоко над горным озером Мьеса, в зарослях сирени и жасмина.

— Знаешь последний куплет нашего гимна?

И Бьекхольд с хрипотцой в голосе прочитал:

Да, мы любим край родимый,
Край лесистых круч,
Море, ветер нелюдимый,
Небо в хлопьях туч.
И как бились наши деды —
Гордость наших лир, —
Будем биться до победы,
Но за вечный мир!

Написанные сто лет назад, эти строки находят и сегодня отклик в сердцах норвежцев.

— Но беда в том, что... — и Бьекхольд предостерегающе поднял руку, — во многих банках и армейских штабах есть такие люди, который, отлично зная оба норвежских языка, думают на пентагонском диалекте... К сожалению, среди прочих у нас есть — будь он неладен — и такой диалект...

Сильнее, чем где-либо, этот диалект слышится в коридорах военного ведомства. Не так давно военное министерство, составляя новый песенник для солдат, самовольно включило в него несколько стихотворений Нурдаля Грига, в том числе и его знаменитую «Боевую песню летчиков». Вдова поэта Герд Григ потребовала немедля изъять стихи Грига из этого натовского сборника, и тогда военные власти вынесли спор на суд Союза писателей. Председатель Союза Ханс Хейберг рассказывал мне, что Союз вынес решение, подтверждающее права Герд на литературное наследство Грига. Сообщая об этом решении военным властям, Хейберг сказал:

— Герд Григ действует в том духе, который соответствует глубоким убеждениям Нурдаля Грига.

Буржуазная газета «Вердене Ганг» писала о решении Союза писателей: «Имя Нурдаля Грига свято для норвежского народа. Попытка использовать его для целей НАТО не увенчалась успехом».

Так борьба за литературное наследство замечательного поэта сливается с борьбой за очищение норвежской речи от пентагонского диалекта.