Меньшинство всегда право

Права меньшинства! Я вспомнил, как ректор педагогического училища в Осло Август Ланге рассказывал мне, что для образа мыслей интеллигентного норвежца характерна студенческая дискуссия, недавно разгоревшаяся вокруг драм Ибсена, о роли единиц и большинства, которое плесневеет в болоте привычной обыденности, о том, кто прав: Бьернсон ли, сказавший «большинство всегда право», или несогласный с ним Ибсен. И вот после длительного ожесточенного спора студенты приняли решение: «Большинством в две трети голосов собрание постановило, что меньшинство всегда право».

Неразрешимое противоречие: если меньшинство всегда право, тогда решение собрания ошибочно; ежели это решение верно, то меньшинство в данном случае оказалось неправым...

— Этот анекдот неплохо отражает тот порочный круг, в котором топчется сейчас наша норвежская демократия. Вот наш образ жизни. Тут уж как хотите, так и рядите, — сказал Август Ланге, разводя руками.

Русскому языку он начал учиться у военнопленного, с которым был вместе в концлагере Заксенгаузен. Совершенствовал свои знания в бытность атташе по культуре при норвежском посольстве в Москве. Однако вскоре после того (за что ратовал его брат, министр иностранных дел), как страна вошла в НАТО, Август отказался от дипломатической деятельности. Он борется за нейтралитет Норвегии.

А Хорнсрюд продолжал свою филиппику:

— Нет, в области экономической надо было делать так, как в России, овладеть командными высотами. Я всегда был убежден, что русская революция в этом ушла так далеко вперед, как только возможно. Теперь это многие знают, но тогда, в 1928 году, мало кто у нас понимал. Вот если бы в области чистой политики вы шли под лозунгом Великой французской революции, между нами не было бы и тени разногласий.

Вряд ли кто сумеет привести более сокрушительные доводы против иллюзий реформистов о том, что можно овладеть командными высотами экономики без диктатуры пролетариата, чем те, которые приводил Владимир Ильич в речи перед работниками просвещения — «Об обмане народа лозунгами свободы и равенства». Но видно было, что старик и по сей день разделял эти иллюзии.

Нет, не случайно те восемнадцать дней, которые Хорнсрюд был у власти, не «потрясли мир».

Но сам-то он, как я мог убедиться, помнил час за часом каждый день этих трех неполных недель, словно с тех пор не минуло тридцати двух лет, и до сих пор продолжал недоумевать: как же случилось так, что, обуреваемый самыми лучшими побуждениями, он потерпел поражение?

Снова и снова старик взвешивал каждый довод, подтверждавший, как ему казалось, его правоту, припоминал каждую обиду, нанесенную ему, нет, не противниками — от них он другого и не ждал, — а теми, кого считал товарищами по партии и кто в решительный час отказал ему в поддержке.

— О, они потом избрали меня почетным членом Рабочей партии, — говорил он о руководстве, — присылали поздравления и делегации к девяностолетию, к столетию моему... Но никогда не советовались со мной.

— А что делали бы вы сейчас, если бы возглавили правительство? — спрашиваю я.

— Первым делом — выйти из НАТО! Вторым — национализировать банки и крупнейшие предприятия. Увеличить налоги на капиталистов и снизить с тех, кто живет на заработную плату... Вводить плановое хозяйство в интересах народа. Впрочем, мне-то быть в правительстве уже поздновато, — рассмеялся Хорнсрюд, — но ведь есть люди и помоложе меня.

Я взглянул на часы. Через несколько минут будет три часа, как мы сидим здесь.

Хорнсрюд отпивает еще глоток вина.

Я встаю, и вслед за мной подымаются Радац, Мартин Наг и Мортенсен.

— Манге так!¹ Большое спасибо за беседу!

Хорнсрюд берет со стола толстую книгу в зеленой обложке с его портретом — это монография о нем, написанная Хансом Амундсеном, — и нетвердой рукой надписывает свою фамилию, автограф на память о нашей беседе.

Хозяин провожает нас до дверей, и мы тепло прощаемся с этим удивительным человеком, распечатавшим вторую сотню лет своей жизни, вписанной в летопись борьбы рабочего класса Норвегии.

Примечания

1. Большое спасибо!