«У майора»

...Вагон метро уносит нас к станции «Майорстюе» — «Домик майора», названный так потому, что не так давно на этом месте, тогда еще окраине Осло, была усадьба какого-то майора. Сейчас это оживленный городской перекресток, на одном из углов которого ресторанчик «У майора», где нас поджидает Русев.

На стенах ресторации большие картины в рамах — сатирические иллюстрации к известной повести классика норвежской литературы Вильхельма Крага «Старый майор».

Берег озера. Толстый, как пивная бочка, офицер в мундире начала прошлого века командует наводкой орудия на трактир — с другого берега. Он хочет отомстить трактирщику за то, что тот отказался отпустить в кредит вино из полученной новой партии. На другой картине перепуганный трактирщик на лодке спешит через озеро, чтобы сообщить раздувшемуся от спеси майору о капитуляции.

Известный немецкий карикатурист, сотрудник «Симплициссимуса» Ульф Гульбран-Сон, находясь в положении «старого майора», за отсутствием другого орудия, кроме кисти, этими картинами расплачивался с хозяином ресторана за обеды и ужины.

За таким же столиком, за каким сидел Гульбран-Сон, мы — Мортенсен, Наг и я — рассказываем Русеву о встрече с Хорнсрюдом.

— Но в одном старик неправ, — замечает Русев. — Если бы русские шли под лозунгами Французской революции, вряд ли им удалось бы сделать то, что теперь так восхищает Хорнсрюда. Вам не удалось бы, — он поворачивается ко мне, — без диктатуры пролетариата так быстро вырваться вперед и в промышленности, и в технике, и в науке. Здесь у старика давние противоречия... Собственный опыт должен был подсказать ему это, но эти противоречия не только у старика, — и Георг подмигнул мне, глядя на Мортенсена.

— Я был бы счастлив, если бы на сто втором году своей жизни мог вступать с собой в какие-нибудь противоречия, — невозмутимо парирует Сигурд.

И мы заново обсуждаем то, что говорил нам Хорнсрюд. И снова удивляемся метким характеристикам, которые он давал и своим сподвижникам и противникам, точным замечаниям о том, кто виноват в срыве совещания в верхах, о телеграммах утренних газет, о злобе дня, в которой не так легко разобраться и людям вдвое моложе его.

* * *

Уже написаны были строки о встрече с Кристофером Хорнсрюдом, когда телеграф принес известие о его кончине.

А еще через несколько дней я получил номера газет с некрологами, описанием похорон.

Даже консервативная газета «Афтенностен» писала: «Он говорил четко и последовательно, критикуя своих младших коллег по партии за то, что они покинули путь социализма и проводят опасную внешнюю политику...»

«Арбайдербладет» опубликовала интервью Герхардсена, назвавшего Хорнсрюда выдающимся пионером, замечательным деятелем рабочего движения.

«...Нашему народному правлению нужны люди его склада и закалки...» — сказал президент стортинга Ланг-хелле, посвятив Хорнсрюду речь перед открытием очередного заседания стортинга.

И когда я прочитал, что на гроб этого республиканца были возложены венки от короля, от руководителей норвежской Рабочей партии и от правительства, мне припомнился и жаркий июньский день нашей встречи, и сетования Хорнсрюда на то, что почет-то ему оказывают, а вот советам совсем не внемлют.

Я вспомнил об этом и потому, что в то самое время, когда руководители норвежской Рабочей партии возлагали венок на гроб Хорнсрюда, они же исключали из партии редакцию «Ориентеринг», друзей Хорнсрюда и угрожают исключением всем, кто ведет агитацию за то, чтобы Норвегия вышла из НАТО.

Перечитывая эти сообщения из Норвегии, я думал о том, как мне повезло, что я еще успел повидаться и побеседовать с Хорнсрюдом, этим выдающимся норвежцем, крылья революционного темперамента которого были подрезаны реформистскими иллюзиями, владевшими им до последних дней.

...Из Осло в Берген есть два поезда.

Один для деловых людей, не желающих терять ни одного дня. Он идет ночью.

Другой дневной, с огромными окнами-витринами, в которые Норвегия на ходу показывает свои пейзажи — горы, ледники, срывающиеся с немыслимой высоты водопады.

Мы ехали дневным. Поезд перебегал из тоннеля в тоннель, между ними далеко-далеко внизу синели озера, а справа подымались горные, увенчанные снеговыми вершинами кряжи. В вагоне душно, но окна открывать запрещено: обрушивающиеся со стен ущелий почти вплотную к железнодорожному полотну водопады буквально врываются в поезд, обрызгивая зеркальные стекла окон мириадами звонких капель разорванной радуги.

На частых остановках становилось все холоднее. Поезд взбирался все выше. И совсем холодно было в этот солнечный июньский день на станции Финсе. Она выше всех других железнодорожных станций Старого Света. Чуть ли не у самых рельсов обрываются тут льды знаменитого Хардангерского глетчера.

Рядом со станционной платформой, среди камней, — статуя человека с суровым лицом, в одежде полярника. Прочитав надпись на постаменте — о том, что это памятник Роберту Фалькону Скотту, я, признаться, был сначала немного удивлен. Оказывается, здесь, в Финсе, вместе со своими верными спутниками, перед тем как отправиться в роковой поход к Южному полюсу, жил этот даже в неудачах замечательный исследователь Антарктики. Здесь была его тренировочная база.

Еще раньше, чем Амундсен, замыслил он поход к Южному полюсу, но проиграл. Ставкой была жизнь.

Норвежцы воздвигли среди камней памятник побежденному ими шотландцу. «Как это хорошо!» — радовался я человеческому благородству, когда поезд через бесчисленные тоннели и горные мосты уносил меня вниз, к Бергену, к морю...