Дом Эдварда Грига

Побывать в Бергене и не съездить за город на Холм троллей — Трольдхауген, все равно что побывать в Риме и не увидеть Римского папу.

Двухэтажный белый деревянный дом на холме над Нордос-озером, которое, впрочем, только называется озером, а на самом деле соединяется с морем узким, невидимым отсюда проливом.

Здесь, в этом доме, Эдвард Григ прожил вместе с женой своей Ниной последние двадцать два года жизни.

Огромный рояль — подарок друзей на серебряную свадьбу — стоит в гостиной.. На нем Григ играл и аккомпанировал жене, когда она пела.

Вот в этих креслах Ибсен и Бьернсон слушали, как она поет их стихи, положенные на музыку Григом.

Кажется, так и видишь: рояль открыт, неровные отсветы зажженной свечи над пюпитром с нотами, в узкой высокой вазочке осенние астры и кленовый лист. Седой сутулый человек в черной бархатной куртке, с редкими всклокоченными волосами и густыми усами склонился над клавиатурой рояля. И поющая тоже уже немолодая женщина — Нина, со взором, устремленным вдаль. Впрочем, это даже воспоминания не о них, а о картине художника Кройера.

Теперь, в дни традиционных григовских фестивалей, на этом рояле, в гостиной, где не могли разместиться сто пятьдесят приглашенных на серебряную свадьбу гостей и пришлось для них расставлять столы на дворе под липами, — по утрам камерные концерты.

Мы приехали сюда, когда певица Эрна Скуг и пианист Ивар Ионсон уже закончили программу, публика разъехалась, и в доме нас было всего лишь трое.

На столах в комнатах сувениры, автографы, концертные афиши, фотографии, несколько рукописей, подаренных Григу Хансом Андерсеном, исполненные нежности и дружбы письма Чайковского, в своем дневнике записавшего, что в музыке его норвежского друга для каждого русского есть что-то «близкое, родное, немедленно находящее в нашем сердце горячий сочувственный отклик». И словно подтверждение его словам — на стене разрисованный, написанный от руки адрес «Великому композитору от кружка любителей музыки в Рязани», присланный сюда в начале нашего века, к шестидесятилетию Грига.

Позавчера певица Надежда Казанцева подарила музею «Трольдхауген» подушечку с вышитыми ею нотами первого такта «Песни Сольвейг». Я кладу на столик советскую почтовую марку с портретом Грига.

Выхожу в сад, — впрочем, это и не сад, а прибрежная, вскарабкавшаяся на холм роща. Я не знаю, почему этот скалистый мыс над фиордом, где он построил свой дом, Григ называл «Холмом троллей». По народным поверьям, нет горы без своего тролля — этого волшебного существа, которое выходит на свет божий лишь под покровом ночи. И здесь, где все осталось, как и желал Григ, в своей первоначальной дикости, конечно, — как только солнце утонет в водах фиорда — из-за каждого поворота тропинки, из-за каждого камня появляется тролль.

Сколько раз по этим дорожкам, усыпанным мелкой галькой, Григ бродил вместе с Бьернсоном, мечтая о дне, когда Норвегия станет независимой.

Из-под широкополых фетровых шляп свисали седые волосы, и рядом с маленьким Григом его друг казался и вовсе огромным медведем, вставшим на задние лапы. В их мечтах независимая Норвегия была республикой... И вдруг беседа прерывалась... Григ прислушивался к песне, доносившейся с озера. Рыбаки возвращались с уловом. И слова их песни были бьернсоновские, а мелодия — Грига.

Вспоминая эти дни, Бьернсон писал:

Здесь, помню, днем осенним
Бродили — он и я,
И мне волшебным пеньем
Казался плеск ручья.
И хоть страна родная
Мила мне с первых дней,
Лишь в этот час сполна я
Постиг, как предан ей...

Медленно иду по тропинке, ведущей к озеру. Она то скрывается из виду, затененная густой листвой вековых лип, то огибает высокие белоствольные, унизанные сережками березы и вдруг выбегает на яркий солнечный свет, спускаясь к воде, между темно-зеленой стеной можжевельника и лесным шиповником, забрызганным мелкими розовыми цветами.

На берегу, над самой гладью, среди скал, завешанный весенней зеленью — маленький деревянный домик. В нем пианино, стул, старомодное кресло-качалка и стол у окошка, глядящего на озеро...

Здесь Григ писал. И романсы, и симфонии, и танцы, и песни, которые сразу же становились народными, чтобы затем стать международными.

Здесь писал он сюиту, посвященную его земляку-бергенцу: «Из времен Хольберга», а когда подымал глаза от рукописи, в трехстворчатое окно заглядывали волны Нордос-озера и виден был другой берег залива.

Теперь там дом известнейшего композитора сегодняшней Норвегии — Северуда, который, как и Григ, написал музыку к «Пер Гюнту» и сын которого музыковед, ученый, смотритель музея «Трольдхауген».

Так бы, кажется, сидел и сидел на этом гладком круглом камне и слушал эту поющую тишину, шепот маленькой ленивой волны, неохотно плещущей о камень, тоненький голосок неведомой мне птицы, — неужто здешний соловей?!

Оборачиваюсь и вдруг вижу: в гладкую каменную скалу, у подножья которой приютился домик — «рабочий кабинет», на пятиметровой высоте вмурована плита и на ней наискосок высечено: «Эдвард Нина Григ».

Да, он сам задолго до смерти указал место своего погребения. И назвал траурный марш, который должны играть... Тот самый, что был написан им полвека до этого на смерть лучшего друга его молодости — композитора Нордраака.

Внизу, под шершавой серой скалой, буйные заросли молодого, но уже высокого папоротника, верхушки которого еще закручены, как улитки... А поближе к тропинке — голубое поле, лесные незабудки... И тишина...

Нет, уж пусть опишут «Трольдхауген» композиторы Юрий Шапорин, который как-то рассказывал мне с восхищением о днях, проведенных здесь, или Тихон Хренников — он тоже побывал тут.

Они понимают, как из шума волн, берез, сосен, молчания скал и трав рождается музыка, и знают Грига несравненно лучше, чем я. А я расскажу о других окрестностях Бергена, тех, за которыми официально не числится никаких достопримечательностей.

Это Телевог и Ос.