С «туристами доллара»

В обширной программе двухнедельных торжеств григовского музыкального фестиваля среди камерных и оркестровых концертов, спектаклей есть рубрика «Фана — фольклор».

Плакат в сенях гостиницы вопрошал: «Хотите ли вы узнать сельскую жизнь Норвегии с ее старыми обычаями, яркими одеждами, веселыми танцами и музыкой, которая вдохновляла стольких норвежских композиторов, так же как и Эдварда Грига? Если да — то совершите получасовое путешествие в Фану».

Фана — граничащая с Бергеном сельская община, где над фиордом, в своем имений Трольдхауген долгие годы жил и творил Эдвард Григ.

В фольклорную программу входили не только песни и танцы, но даже ужин из норвежских народных блюд. На все это было отведено четыре вечерних часа.

Так как в Берген, совершая плавание по Северной Европе, пришел дизель-электроход «Бразилия» и места в экскурсионном автобусе американцами были заказаны по радио, то, чтобы достать билет в Фану, пришлось преодолеть кое-какие трудности.

Вернувшись из поездки в Ос, в гости к «русской маме» — Марии Эстрем, мы к семи вечера были уже на площадке, откуда уходил экскурсионный автобус «Фана — фольклор». Он стоял около высочайшей колонны, увенчанной статуей человека в пиджаке — крупнейшего бергенского судовладельца, бывшего премьер-министра Кристиана Миккельсена.

Здесь в Норвегии, где торговый флот — львиная доля национального капитала, премьер-министр — судовладелец не диво. Кроме Миккельсена кабинет министров в разное время возглавляли и судовладелец Кнудсен и судовладелец Мовинкель. Но Миккельсен был главой правительства, которое в 1905 году осуществило разрыв унии со Швецией.

У входа в автобус светловолосая, коротко остриженная девушка в пестром национальном платье — вышитая блузка, темно-красный лиф, темно-синяя шерстяная юбка-колокол, кружевной передник — веселой улыбкой встречает гостей.

Автобус быстро заполняют пассажиры «Бразилии», как их здесь называют — «туристы доллара».

Это все пожилые супружеские пары. Дымчатые очки, на ремне через плечо «кодаки», узкопленочные киноаппараты. Береты, кепки, клетчатые пиджаки, яркие галстуки, пестрые косынки. Разлученная в толчее семейная пара перекликается через весь автобус. Другие — то ли они перезнакомились в дни плавания, то ли раньше знали друг друга — непринужденно переговариваются, перебрасываются шутками. Все они и такие, какими их изображают в фильмах, и не такие. Пожилые клерки, мелкие коммерсанты Среднего Запада, стряпчие, шерифы и коммивояжеры, инженеры из Мильвоки и агрономы из Айовы с женами. И даже странно, как в эту компанию затесалась молодая индианка в сари и не сводящий с нее влюбленных глаз муж.

Автобус идет «прогулочным шагом» по чудесным улицам Бергена, и девушка-гид на отличнейшем английском языке рассказывает о «семейной жизни» троллей, о народных сказаниях, поверьях, рассказывает с юмором. В паузах, точно рассчитанных, вспышки смеха. И вдруг, перебивая свой рассказ, девушка спрашивает:

— Известно ли вам, что Берген был уже большим торговым городом, самым большим в Скандинавии, когда Колумб отправился открывать Америку?

— О-о! — вздох удивления проносится по автобусу.

— А знаете ли вы, что Хенрик Ибсен пять лет был директором Бергенского театра и создал здесь не одно произведение?

— Ибсен? Кто это? — спрашивает мужа перезревшая американка.

— Кинозвезда. Сценарист! — не задумываясь говорит мой сосед, коренастый делец из Оклахомы.

— Угу, вспомнила! — отзывается супруга.

Спорить с ними было бы напрасно. Вероятно, супруги вспомнили, как они смотрели по-голливудски перекроенный фильм «Пер Гюнт».

А может быть, они спутали с великим поэтом его внука — Танкреда Ибсена, кинорежиссера, который собирается экранизировать драмы своего гениального деда...

«Парадиз» — район загородных вилл бергенской знати. Над пышной листвой крон старых лип и цветущих каштанов подымаются крыши дворца. Сквозь деревья ослепительной голубизной блещут воды фиорда. Как бо-гаг был премьер Миккельсен, вилла которого, завещанная им (поистине царский дар!) первому королю вновь избранной династии, стала королевской резиденцией в Бергене.

Правда, судовладельцы, словно в ответ на этот дар, залучили в свой круг невесту королевской крови. Внучка Хокона, дочь здравствующего короля Улафа, принцесса Рагнхильд вышла замуж за сына крупнейшего судовладельца. Выйдя за него замуж, принцесса тем самым отказалась от прав своих будущих детей на престол — многие здесь склонны считать этот обмен дарами «неравноценным».

В программе экскурсии сегодня фольклор, поэтому автобус не останавливается у дворца, а продолжает путь на юг.

Первая остановка на вершине горы Фана, куда автобус въезжает по крутым виткам дороги.

Шумной гурьбой высыпают из автобуса экскурсанты, щелкают затворы аппаратов. Идет молниеносная заготовка кадров для уютных зимних воспоминаний у камина. Перелески, словно игрушечные усадьбы, холмы, поля общины Фана, распростершейся у подножья горы, действительно живописны.

А если смотреть на юг, то за двумя горными кряжами можно увидеть — воздух прозрачен, небо безоблачно — знаменитый Фолгефонский ледник. Птице до него отсюда лететь по прямой — над сушей двух полуостровов, острова Баральд, над невидимой от нас голубизной Бьерна-фиорда и Хардингер-фиорда — километров шестьдесят.

Тут же на вершине, на площадке, где разворачивается автобус, в киоске продается множество открыток с видами здешних мест и сувениры — тролли этой горы.

— Ледники Фолгефона постоянно движутся. Бывает, что несколько лет они наступают вдоль склона, отнимая землю у местных крестьян, а потом, неизвестно почему, начинают отступать, — рассказывает наш гид. — На самой окраине ледника живет крестьянская семья. Ледник уже отнял у нее часть пастбища и угрожает рощице, единственной на этой высоте. Хозяин пытается продать усадьбу, но покупатели не находятся. Возможно и то, что ледник вдруг станет отступать — земли станет больше, и тогда купивший окажется в выигрыше. Не хочет ли кто-нибудь из гостей-американцев рискнуть? — под общий смех спрашивает девушка.

Но я уже краем уха слушаю рассказ о Фолгефонском леднике. Внимание мое захвачено молоденькой золотоволосой норвежкой, невесть откуда появившейся среди американцев. Стриженые вьющиеся волосы до плеч, прямая челка, почти закрывающая лоб, широко открытые голубые глаза притягивают мой взгляд больше, чем отблески Фолгефонского ледника.

Как ее имя? Дагни? Рагна? Сигрид? Сольвейг? Сольвейг, зачем ты остригла свои косы! Рядом с ней высокий длиннорукий паренек в очках, с двумя фотокамерами на ремне через шею. С мимолетным видением Сольвейг надо распрощаться навсегда, потому что экскурсанты уже рассаживаются по местам.

Но в ту минуту, когда автобус трогается вниз с горы, в него легко, как горная козочка, неожиданно вскакивает эта золотоволосая девушка, а за нею паренек, которого подталкивают в спину захлопнувшиеся за ним двери. Нет, для Сольвейг, пожалуй, слишком быстры ее движения, слишком оживленно тараторит она, обернувшись к своему спутнику... Мне захотелось быть на его месте.

Не противоречит ли всем правилам поэтики то, что так поздно в это повествование входит его героиня? Но что поделаешь, я пишу последовательно все, как было, а жизнь не считается с правилами, так же как эта девушка, вскочившая в автобус без билета, но чувствующая себя здесь хозяйкой.

Она задает какой-то вопрос протирающему дымчатые очки пожилому американцу, который сидит напротив меня, записывает в блокнот ответ и быстро поворачивается ко мне.

— Вы из какого штата? — спрашивает она по-английски.

Медленно подбирая слова, отвечаю, что я совсем не из Америки.

— Господин из Советского Союза, — говорит по-норвежски Мартин Наг.

— О! — восклицает Сольвейг, и глаза ее становятся еще синее. — О! — повторяет она и, задумавшись о чем-то, пристально глядит на меня.

— О, — девушка-гид тоже смотрит на меня. По-новому, с любопытством. — Вы понимаете мои объяснения? — спрашивает она.

— Вы художник-гид, если можно так сказать.

Она хотела еще о чем-то спросить, но автобус остановился.

— Это самая старинная церковь в стране, — громко говорит гид, уже обращаясь ко всем, — ей за восемьсот лет.

Перед церковными вратами толпятся младшие школьники в цветастых национальных костюмах, в которых они выглядят старше своих лет. Мальчики деловито расшаркиваются, девочки в длинных платьях приседают в книксене. Это крестьянские дети пришли гостей посмотреть и себя показать.

Высокие стены старинной церкви на холме сложены из дикого камня. Над шатрами крыши возвышается бревенчатая колокольня с двумя, отлитыми полтысячи лет назад, колоколами.

Не слишком ли велик храм для сельской церкви? Но не всегда она была сельской. В середине века сюда отовсюду стекались паломники — поклониться большому заалтарному кресту из чистого серебра. Крест этот, рассказывает легенда, рыбаки, забросив свой невод, вместо трески выловили из фиорда. Он обладал исцеляющей силой. В середине века, когда Берген считался столицей Норвегии, храм был королевской капеллой...

После реформации серебряный крест, выловленный рыбаками в море, переплавили на мирские нужды. Корона продала храм в частные руки, и лишь спустя несколько столетий, девяносто восемь лет назад, община Фана выкупила это здание. Реставрированное неумелыми руками, оно снова было отдано для тех же целей, для которых и предназначали его воинственные строители конунги, огнем и мечом насаждавшие веру Христову.

Вместе с другими я вхожу в прохладную полутемную церковь. Всю ее занимают деревянные скамьи с высокими спинками. Пустая выбеленная, оштукатуренная стена. Лишь распятие над аркой алтаря да между двумя узкими бойницами-окнами, застекленными цветным стеклом, картина, изображающая молящегося Христа. Лучи вечернего солнца, проходя сквозь витражи таких же стрельчатых окон северной стены, цветными лоскутами ложатся на деревянный пол, на скамьи.

Не успели мы рассесться, как неведомо откуда полились торжественные звуки органа. Сельский органист, окуная нас в религиозную атмосферу средневековья, исполнял псалмы и молитвы, дошедшие из глубины веков.

Пятнадцатиминутный концерт народной религиозной музыки входит в оплаченную программу.

И снова мы на освещенных вечерним солнцем ступенях паперти. Американцы щелкают затворами, снимая своих жен на фоне церковных стен и степенно позирующих детей на фоне своих жен.

Я подхожу к детворе и протягиваю мальчугану открытку с видом Ленинграда. И словно волной смыло всю степенность с детишек. Они обступили счастливчика, заглядывают через плечо, требуют, чтобы он показал сувенир.

Открытки с видами Москвы из моего кармана одна за другой — целая пачка — перекочевывают в руки ребятишек, окруживших меня.

Что тут творится! Дети, даже наряженные в длинные национальные платья, остаются детьми. Но задерживаться нельзя, нас ожидают следующие номера программы — и автобус мчит дальше.

— Это, — говорит Мартин, кивая на Сольвейг и паренька с двумя фотоаппаратами на груди, — журналисты, репортеры здешней «Бергенарбейдербладет», газеты Рабочей партии.

Он уже успел познакомиться с ними, когда я был в церкви.