Сельская свадьба

И снова остановка. Среди стройных берез и раскидистых сосен круто подымается вверх узкая дорога, на которой не разъехаться и одноконным бричкам. У самого начала дороги по обе стороны стоят три парня и несколько девушек. Парни в красных вышитых жилетах, в коротких, до колен, штанах, в белых шерстяных чулках, в башмаках с пряжками. Девушки одеты точно в такие же платья, как и наш гид. Они радушно пожимают руки, приглашают нас на свадьбу — в крестьянский дом наверху склона.

В просторной двухсветной избе, вдоль противоположных стен, два больших стола, за которыми на длинных лавках рассаживают гостей. Середина горницы остается пустой. Ее заполняют парни и девушки, встречавшие нас. Среди них и та, которая сегодня играет невесту. Они с женихом усаживаются в красный угол, в то время как другие на ходу поют свадебный марш. Один из парней» тот, у кого в руках скрипка, коротко приветствует гостей. Потом он же с двумя другими парнями-скрипачами исполняют праздничную, застольную песню «Пер-музыкант»:

Корову на скрипку сменял Пер-бедняк,
На скрипочке этой играет он так,
Что парни пляшут средь уличных плит
И девушки наши плачут навзрыд...

...На столе перед каждым прибором — листок со словами и нотами этой песни.

Скрипач — он действует как тамада — предлагает экскурсантам спеть эту песню хором.

Поют не то чтобы стройно, скорее наоборот, но именно эта неслаженность и ломает ледок некоторой принужденности, наступившей после того, как мы уселись перед пустыми приборами. То тут, то там вспыхивают разговоры, смех.

Снова под скрипку звучит норвежская народная песня, — говорят, ее любил Григ. Потом три пары танцуют «спринчар», популярный народный танец. За ним следует второй, название которого я запамятовал. Отплясывают старательно и лихо, красные кисточки, свисая с коротких штанов, подпрыгивая, плещутся по белым чулкам кавалеров, яркие оторочки на темных подолах кружащихся в танце девушек описывают все большие и большие круги.

Скрипка замолкает, и середина горницы пустеет, а через минуту только что танцевавшие перед нами, раскрасневшиеся девушка и парни вносят глубокие глиняные миски и плоские деревянные блюда с национальными крестьянскими яствами.

На подносах нарезанная тонкими ломтиками вяленая баранина. В мисках сладкая каша: овсяная мука, вареная в сливках на сахаре. Вкусно. И еще блюдо, знакомое мне (ко, видимо, неизвестное туристам с «Бразилии», — так они заинтересованы им), — блины. Правда, холодные.

Все эти гастрономические удовольствия мы вкушаем под застольные и свадебные песни — впитываем норвежский фольклор и глазами, и ушами, и ртом... А через несколько минут — и ногами. Исполнив танец, в котором у каждого кавалера по две ревнующих друг к другу дамы, радушные хозяева предлагают принять участие в танцах...

Стройные норвежские девушки кусают губы, чтобы удержаться от смеха, глядя, как подражают им пожилые и отнюдь не стройные американки. Но и сами американки смеются громко, от души. Чем дальше, тем меньше танец этот похож на тот, что показывали нам норвежцы.

«Невеста» тоже весело смеется, танцуя вместе со всеми. Итак, мы хоть краешком глаза увидели сельский праздник и сами на нем повеселились.

Хотя все окна распахнуты, в горнице так душно, что, не допив непременный кофе, я выхожу на воздух и присоединяюсь к тем, кто, как это водится на всякой свадьбе, прильнул снаружи к окнам.

А где же Сольвейг? Мне хотелось усадить девушку и ее спутника рядом с собой за стол. Но это невозможно. У них нет билетов. И к тому же они на работе. Вот она стоит около американца в клетчатом пиджаке и что-то записывает. Я подхожу ближе.

— Познакомьтесь, — говорит она, — советский писатель, а это — хозяин авторемонтной мастерской в Тексасе...

Мы пожимаем друг другу руки. И в этот момент спутник Сольвейг щелкает затвором аппарата.

— О! — смеется Сольвейг и хлопает от радости в ладоши. — Подпись на снимке будет: «Встреча на низшем уровне состоялась!»

Что ж, по-журналистски это выглядело неплохо.

Ведь всего несколько дней назад стало известно, что встреча в верхах — в Париже — сорвана.

Но праздник уже кончался. Программа была завершена, и нас ждал автобус.

Внизу, у дороги, стоят парни и девушки, которые только что пели, танцевали, подавали на стол угощение. Они машут нам платочками, желая счастливого путешествия.

И я вспомнил явно рассчитанное на хамоватого туриста-богача предупреждение путеводителя по Норвегии, изданного в Москве полвека назад:

«Не встречающееся нигде в Европе равенство классов и социальных положений заставляет туриста быть одинаково вежливым и корректным со всеми норвежцами, к каким бы сословиям и классам они ни принадлежали. Это следует твердо помнить. Отсутствие покупного комфорта, — писал составитель, — объясняется тем, что норвежцы еще не сделали из туристов доходную статью, как, например, швейцарцы. Поэтому здесь принимают путешественника как гостя, и он должен быть доволен тем, что могут предложить ему его хозяева».

За полвека многое изменилось. И для Норвегии туризм сделался важной доходной статьей. К слову, каждая наша экскурсия из двадцати пяти туристов — если мыслить локально, здешней мерой, — дает примерно такой же доход, как один забитый кит средней величины.

Появился здесь и «покупной комфорт», но по-прежнему путешественника встречают тут, как радушные хозяева — дорогого гостя.

Сервис без тени сервилизма.

...И снова, держа в руках листок со словами и нотами «Пера-музыканта», весь автобус нестройно поет:

Близок закат и последний вздох,
Пер поседел, как на дереве мох, —
Но и за юность — он клятву дает —
Скрипки чудесной Пер не вернет...

Затем американцы дружно запевают свою песню — техасскую.

— Давайте и мы споем, — задорно говорит Сольвейг. — Интернационал. Пусть знают!

— Нас здесь всего четверо, получится жидковато, — охлаждает ее запал рассудительный Мартин Наг.