Гроздь винограда

...Автобус заканчивает свой рейс на той же площади, откуда он и начинался. Американцы уходят: одни — в гостиницу, другие — на теплоход; и мы вчетвером остаемся на скамейке бульвара между памятниками Уле Буллю и Эдварду Григу.

Над бульваром, над Бергеном, над морем удивительная белая ночь. С вершины горы Флоен, куда проложен фуникулер, вероятно, видно солнце — она озарена розоватым светом.

Пахнет сиренью.

— Я должна взять у вас интервью, — говорит Сольвейг.

Но сначала спрашиваю больше я. Сколько ей лет?

— Двадцать, — отвечает девушка. И я вижу, что она смущена: наверное, для солидности прибавила год или два.

— Мы кончили гимназию. Сдали студенческие экзамены, а сейчас, летом, работаем на практике в газете. Я фотокорреспондент, она репортер, — говорит юноша.

— Какие у вас книги? Будете вы писать о Норвегии? Что вам нравится в Бергене? — засыпает меня вопросами молоденькая журналистка.

Я отвечаю. Мартин Наг переводит.

— Мне очень нравится Людвиг Хольберг. Правда, вход в пещеру, через которую пробирался в недра земные герой его книги, бергенский пономарь Нильс Клим, если бы не доктор Сульхейм, — я ни за что бы не разыскал. Нигде нет указателей, ни в путеводителях, ни на дороге. И потом не кажется ли вам, что уже двести пятьдесят лет назад ваш великий земляк высмеял милитаристов, которые с помощью оружия небывалой разрушительной силы хотели достигнуть мирового владычества... Вы помните последние страницы этого романа?

Юноша и девушка переглядываются. Нет, кажется, они не помнят. Когда-то давно, в детстве, читали, но не думали, что книга так злободневна.

В своем смущении Сольвейг так мила, что мне хочется сделать что-то приятное ей. К тому же ребята, наверное, голодны. Я вытаскиваю из кармана два апельсина, и мы уничтожаем их.

Сольвейг опять сыплет словами Медлительному Мартину не угнаться за ней в переводе. И вдруг я вспоминаю, что в недрах его портфеля погребена чудесная гроздь винограда. Извлекаю ее и протягиваю Сольвейг.

Но ее словно что-то обожгло. Девушка вскакивает со скамьи и так решительно отстраняет виноград, будто я протянул ей ядовитую змею.

— Что это? — восклицает она, неподдельно оскорбленная.

— Виноград, — растерявшись, отвечаю я.

— Как вы смеете предлагать его мне?! Вы — расист?!

Ничего не понимая, я с недоумением гляжу на Мартина, а он то ли понял, в чем дело, то ли мое лицо показалось ему таким забавным, что он заливается смехом, широко открывая белозубый рот.

— Это виноград. Разве зазорно угощать им? — еще раз повторяю я.

Меньше всего я собирался обидеть эту милую девушку.

— Где вы его достали?

— Сегодня утром купил на рынке.

— А вы видели, кто-нибудь еще покупал этот виноград? Ни один честный человек не купит этого винограда. Разве вам не известно, что мы бойкотируем товары из Южной Африки, потому что там расовая дискриминация. Разве вам не известно это?! — гневно повторяет она.

Конечно, я знал, что южноафриканские товары дружно бойкотируются народами Скандинавии. Более того, две недели назад я был на многолюдном митинге перед порталом университета в Осло...

Вперемежку с певцами (среди них была певица-негритянка) перед микрофоном с горячими речами выступали молодые ораторы. Они протестовали против сегрегации, апартеида и прочих изуверств южноафриканских расистов и призывали продолжать бойкот их товаров.

Тут же в толпе ходили студенты с кружками для сбора пожертвований.

И я с радостью на другой день узнал, что во время митинга была собрана сумма, достаточная для того, чтобы десять южноафриканских юношей негров могли учиться в университете в Осло. Да, конечно, я знал о бойкоте.

Но откуда мне могло быть известно, что этот виноград из Южной Африки?

— Мартин, пожалуйста, объясни ей, что я не расист.

— Сейчас июнь. Откуда в это время года виноград? Только с южного полушария. Из Африки. Неужели нельзя сообразить! — негодует девушка. В своем справедливом гневе она трогательна до восхищения.

Сквозь облик нежной Сольвейг проступали черты воительницы Валькирии. Как мне не хотелось, чтобы эта чудесная девчурка видела во мне штрейкбрехера!

С большим трудом Мартину удалось объяснить молодой журналистке, что проступок был совершен нами невольно, что я не меньший враг расизма, чем она. Он даже сказал в мое оправдание, что я был в тех частях, которые изгоняли гитлеровцев из Финмарка. И когда она, казалось, все поняла, Мартин предложил:

— Ну, раз уже куплен этот злосчастный виноград, никто не пострадает, если мы его съедим!

— Выбросьте его! — приказала Сольвейг.

* * *

...Утром я первым делом постарался достать номер Бергенарбейдербладет».

Несмотря на то что вечером мы расстались друзьями, я все же опасался, что в газете будет написано, что советский человек, нарушив бойкот, купил южноафриканские товары. Поди пиши потом письмо в редакцию с объяснениями. И лишь развернув еще пахнущий типографской краской лист, я почувствовал облегчение.

На первой странице была напечатана большая фотография, на которой я раздавал детишкам у церкви Фана открытки с видами Москвы. А броский заголовок гласил: «Советский писатель среди «туристов доллара» на фольклорном празднике в Фане. Встреча на низшем уровне состоялась. Людвиг Хольберг против атомного оружия».