«Город роз» — Мольде

Остров Вигра с его аэродромом остался позади.

«Полярное сияние» подходит к пристани Мольде... Горы обступили долину со всех сторон и заслоняют город от холодных ветров. Здесь всегда тепло... И почти круглый год что-нибудь цветет. Не случайно Мольде называют «город роз». Но с палубы теплохода видны не розы, а высокие кусты сирени на улицах городка, обращенного лицом к фиорду.

Огромные каштаны торжественно поднимают стрельчатые белые свечи... Они плодоносят здесь. И это на широте онежского города Повенец, о котором в старину была сложена пословица «Повенец — миру конец». Жаркий север! Странно, что норвежцы не слагают благодарственные гимны жизнетворящему Гольфстриму...

Но если я издали не могу разглядеть, какие цветы распустились в палисадничках перед невысокими, яркими домами, то выведенная огромными буквами вывеска на глухой торцовой стене портового пакгауза «Ибсен и Компания. Основано в 1890 г.» мне отлично видна.

Возможно, это и родственник великого драматурга. Сам он немало времени провел в этом блаженном месте, курсируя на небольшой яхте вдоль берегов фиорда, и писал стихи.

Гора Мольдегей, у подножья которой рассыпал свои строения городок, не так уж высока — всего с полкилометра, но она фигурирует в пьесе Ибсена «Женщина с моря» — и поэтому как-то пристальнее разглядываешь ее...

К пирсу подходит автобус.

Выдвигаются сходни. И первым, конечно, устремляемся на берег наш старый знакомый, томимый «духовной жаждой» американец. Он уже разыскал на плане, где находится «Александра» — самый фешенебельный отель городка. Всего в одном квартале от пристани... Вслед за ним по сходням шумной стайкой стекает на берег экскурсия школьниц из Бергена. Свернутые спальные мешки за плечами красноречиво говорят о том, что владелицы их не думают пользоваться юношескими туристскими отелями. Потом степенно выходят другие пассажиры. В автобус усаживаются те, кто хочет до следующей остановки теплохода добраться через перевалы по сухопутью, через проливы на паромах. Ну, а мы с Мартином тоже идем к гостинице «Александра», чтобы взять у портье план городка... У дверей ее сталкиваемся с американцем. Он разочарован. Оказывается, ресторан имеет право продавать спиртное лишь после трех часов пополудни!.. А сейчас — он показывает на часы — всего два тридцать!..

Но автобус с экскурсией в Кристиансунд, на которую он записался еще в Чикаго, ждать не станет. И, придерживая рукой фотоаппарат, он бежит к нервно сигналящему автобусу...

Мольде! По его улицам в детстве ходил в школу Бьернстьерне Бьернсон. Когда ему исполнилось шестнадцать лет, он опубликовал свою первую газетную статью, и она называлась «Речь свободы к жителям Мольде». Не в одной книге этого прославленного писателя мольденцы находят штрихи здешней жизни...

Александр Хьеланд, родоначальник норвежского критического реализма, был «амтманом» мольденского округа, на английский это слово переводится — шериф.

Бьернстьерне Бьернсон подарил родному городу бюст Хьеланда, который установлен в городском парке...

Из гостиницы «Александра» выходят двое. Высокий, ростом почти с Мартина, широкоплечий господин в дымчатых от солнца очках. Правая рука его на плече у молоденькой дамы в васильковой косынке.

Мы подымаемся вверх по склону, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на веселый городок, домики которого, как горсть красных, белых, голубых бус, которые великан рассыпал по холмам и на дальние Ромсдальские Альпы — на другом берегу фиорда.

До чего же они красивы! Словно одна за другой выстроены шеренгами гигантские пилы. Заснеженные зубья их искрятся в лучах солнца и, теснясь, выглядывают из-за плеча друг друга... Или нет, — это при сотворении мира здесь бушевало первозданное море и волны дохлестывали до луны, срывали с места материки, и вдруг внезапно море, превратившись в камень, замерло, но каменные волны по-прежнему достают до звезд...

Этих каменных волн — пена на гребнях которых на огромной высоте превратилась в снег — здесь восемьдесят семь... На плане города нанесена их схема. И, сверяясь с ней, можешь определить, что одна из этих волн-вершин, взметнувшаяся на высоту 1843 метра, называется Рэдвен. Поблизости от нее Ромсдальский рог вонзается в небо на высоте 1500 метров, и постепенно, идя навстречу живому, еще дышащему морю, каменные волны становятся все ниже, пока самая низкая из них, на границе суши и моря, не выбрасывает свой гребень на высоту лишь 750 метров. Но для чего мне записывать названия всех этих вершин, нахлобучивших снеговые шапки, — ведь все равно никогда я не запомню их!

За этими горами лежат другие — даже на географических картах их называют «жилищем троллей» — Тролльхейм.

И, любуясь необычным ландшафтом, жалею, что нет рядом со мной близкого человека, с которым можно разделить эту, буквально впитываемую зрением, радость бытия. И дома, вспоминая о Ромсдальских горах, получить подтверждение, что нет, не привиделись они мне в волшебном сне, эти вершины и красные черепичные крыши раскинувшегося у берегов, утопающего в зелени и цветах городка. Ведь их вспомнит и другой, находившийся в этот час рядом со мной человек, и мои воспоминания он подкрепляет своими, соединив в них прозрачность распирающего грудь горно-морского воздуха с так несвоевременно развязавшимся шнурком башмака, из-за которого я сейчас споткнулся на ровном месте.

Во всяком случае, глядя отсюда на Ромсдальские горы, я полностью верю старому немецкому ученому, который рассчитал, что если бы горы Норвегии равномерно распределить по поверхности Европы, то вся Европа стала бы выше на тридцать три метра... Почему только на тридцать три? Да потому, отвечал немецкий педант, что если бы так разложить Альпы, они приподняли бы уровень Европы лишь на шесть метров...

Признаюсь, я очень рад, что могу сообщить читателям не только цифры статистики и экономики, которые так быстро стареют и послезавтра могут показаться архаикой, но и эти «незыблемые» цифры, вытащенные мною из многотомного немецкого курса всемирной географии.

На той самой дороге, по которой мы с Мартином идем, семьдесят лет назад, спускаясь с Мольдегей, Энгельс нежданно-негаданно повстречался с молодыми лейтенантами императорского флота. Здесь же он увидел и двух «нагулявших жир» немецких адмиралов и, переглянувшись со своим спутником, известным ученым-химиком Шорлемером, не мог удержаться от смеха. Втиснувшись в маленькую норвежскую колясочку, в которой едва хватало места для одного, так что сзади видны были лишь эполеты и треуголки, два адмирала объезжали город с визитами.

«Весь Мольде дважды бы уместился в Примроз-Хилл...» — сказал Энгельс.

Да, возвращаясь с прогулки на Нордкап, Фридрих Энгельс побывал в Мольде. Но так как в это время осчастливил Норвегию своим посещением Вильгельм Второй, то, чтобы избежать полицейских придирок, Энгельс сохранял свой маршрут в строгой тайне. Несмотря на все старания избежать нежеланной встречи, пароход «Цейлон», на борту которого Энгельс был пассажиром, пришел в Мольде как раз в тот день, когда там бросила якорь императорская эскадра. К счастью, «подающего надежды молодого человека», — сообщил Энгельс своему другу Зорге, — там не было. Он отправился «прогуляться» на миноносце в Хейрангер-фиорд.

Английские газеты писали, что кайзер должен ездить только в Норвегию, потому что там он может разыгрывать моряка, не рискуя заболеть морской болезнью... «Действительно, — подтверждал Энгельс, — от самого южного мыса Норвегии — Скудеснеса до самого северного — Нордкапа едешь все время без качки и здесь так же легко быть сухопутным адмиралом, как при переезде из Шарлоттенбурга в Потсдам».

Здесь на горе Энгельс и встретился с группой молодых лейтенантов и гардемаринов флота... Они громко разговаривали и безостановочно острили. Энгельс прислушался, и ему показалось, что он снова в Потсдаме. Преобладал старопрусский диалект. Все тот же, что и при царе Горохе, старый «гвардейский язык», все то же солдафонство и столь любимые прапорщиками остроты, те же лейтенантские анекдоты и выкрутасы, как будто дыхание истории их не коснулось. Так последний раз в жизни увидел Энгельс живое воплощение столь омерзительного его душе прусского милитаризма.

А Вильгельм Второй, словно следуя указанию английских остряков, превратил этот маршрут в традицию и ежегодно до первой мировой войны совершал с эскадрой морскую прогулку вдоль берегов Норвегии.

Один только раз, когда в 1905 году Норвегия объявила о своей независимости, об отделении от Швеции, чтобы никто не подумал, что он одобряет «самовольство», кайзер изменил маршрут. Он пошел с эскадрой к берегам Швеции. И норвежцы справедливо посчитали это демонстрацией против независимости их родины. Но на следующее лето морские прогулки возобновились по старому маршруту. Даже в роковом июле 1914 года, накануне ультиматума, который Австрия предъявила Сербии, — ультиматума, развязавшего мировую войну, — Вильгельм Второй не отказался от традиционной прогулки к берегам Норвегии. Она должна была служить маскировкой. Так инсценировалась «непричастность» кайзера к австрийскому выступлению, которое он провоцировал и торопил с первого же дня конфликта.

...Гудок «Полярного сияния» взывает к нам! Но когда Мартин делает только шире шаг, мне приходится чуть ли не бежать, чтобы не отстать...

Мы быстро проходим центр городка, застроенный по-современному уютными и удобными невысокими домами.

В начале века по Норвегии путешествовал русский народник Сергей Орловский. «Смотришь на красивый городок Мольде, на голубой залив, на яркую зелень рощ и садов и пастбищ, и не можешь поверить, что в этом райском уголке гнездится такая страшная болезнь, как проказа, — ужасался он. — Но это так. Несколько тысяч человек больны здесь ею. По всему побережью вплоть до Бергена люди заболевают проказой. Некоторые семьи вымерли от нее».

С тех пор прошло полвека. Не так уж много. Одна человеческая жизнь — и нет в Мольде, нет в Норвегии прокаженных. Последний, один-единственный, долечивается в Бергене. Слава доктору Хансену!

Но все же, как сказал поэт, «кто выдумал, что мирные пейзажи не могут быть ареной катастроф»?

Этих домов, мимо которых мы проходим, не видел ни Энгельс, ни через десять лет после него побывавший в Мольде Орловский. И школы, где учился Бьернсон, нет, и отель «Александра» отстроен заново... Потому что его, как и весь центр Мольде (больше двухсот домов), разрушила германская авиация в апреле сорокового года, когда тут был расквартирован штаб отступавшей норвежской армии — ставка короля Хокона.

Гардемарины, встреченные на Мольдегей Энгельсом, потом командовали кораблями, которые пускали ко дну норвежцев в годы первой мировой войны. Сыновья этих гардемаринов и лейтенантов, бросая в концлагеря единомышленников Энгельса, осуществляли вторжение в Норвегию, планировали и командовали бомбежкой Мольде и других портов норвежского побережья.

Медленно отплывает от «Полярного сияния» набережная Мольде с уцелевшим во время бомбежки пакгаузом, на стене которого поблескивает вывеска «Ибсен и Компания»...

Широкоплечий высокий норвежец машет с берега рукой даме в васильковой косынке — новой пассажирке нашего теплохода.

А он уже поворачивает на запад, к морю, еще закрытому от нас гористыми островами...

Я перехожу на корму, смотрю на отступающий Мольде, домики которого издали кажутся совсем игрушечными, и думаю: от проказы избавились, а от войны?

А ведь чтобы навсегда уничтожить в стране проказу, истрачено куда меньше средств, чем на то, чтобы разбомбить здания этого городка, превратить его в пепел и руины.

«Полярное сияние», поворачивая на север, входит в пролив между островами и материком.

Слева на острове — домики рыбачьего поселка Бьернсунд, справа на материке, на мысе живописно раскинулся другой рыбацкий поселок — Бад.

Снова вышел на Палубу подышать воздухом пароходный почтмейстер...

Увидев, что я смотрю на берег, он говорит: — О, Бад — место историческое! Здесь в 1533 году последнему норвежскому архиепископу Улафу Енгельбриксону удалось собрать представителей крестьянства и буржуазии для избрания короля. Это была тогда последняя и, к несчастью, неудачная попытка отстоять нашу национальную независимость от датского владычества.

— Это было здесь?! В Бад? — удивилась женщина в васильковой косынке. — А я и не знала!

Через сколько унижений и бед пришлось пройти народу, ценой каких усилий, — и то лишь через двести восемьдесят лет, в 1814 году, добились норвежцы восстановления своего государства. И после этого еще девяносто лет борьбы и усилий, пока Норвегия не стала суверенной! Об этом полезно вспомнить особенно сейчас, когда многие норвежские политики готовы отдать самостоятельность своей родины за чечевичную похлебку пребывания в НАТО и «Общем рынке», где будут господствовать те самые вояки, которые не так уж давно бомбили Мольде. Не думаю, что с этими политиками согласятся жители Кристиансунда, 724 дома которого сравняла с землей немецкая авиация. «Полярное сияние» доставит нас к его причалам через полтора-два часа.

— Жалко, что вы так редко выходите на палубу, — говорю я экспедитору.

И он отвечает мне:

— Я прочитал ваше интервью в бергенской газете. Если выдастся свободная минутка, пожалуйста, загляните ко мне в почтовую каюту... Хочется узнать о советской жизни из первых уст.