Комендант острова Ульвинген

Ульвинген — длинный, узкий, каменистый, лишенный растительности остров, посреди которого скалистая гора метров на восемьсот уходит вверх. Один из ста пятидесяти тысяч прибрежных островов Норвегии. На северном мысу и на южном краю острова два небольших рыбачьих поселка, соединенные тропой, протоптанной в ложбине между горными кряжами.

Под горой, на которой стояла батарея, между скал, как в колодце, — барак штрафников, обнесенный колючей проволокой.

«Отсюда не возвращаются», — думал Игорь, с тоской глядя на казавшийся таким дружелюбным берег Норвегии.

...В шесть утра подъем — и затем бить камень до двенадцати часов! И так день за днем, неделя за неделей.

Возвращаясь с работы, пленные часто натыкались на лежавшие поперек тропинки свежие, только что выловленные рыбины. Кто-то ухитрялся перебрасывать рыбу и за колючую проволоку и в самый лагерь к бараку. Все, что находили пленные, шло в общий котел.

Со скрупулезной точностью всю еду делили на равные доли. Это доверили Игорю. А затем другому завязывали глаза, как при игре в фанты, и, держа за спиной очередную дольку, спрашивали: «А это кому?..» И он называл фамилию товарища.

Игорю же доверили получать за всех и хлебный паек. Он выходил из каптерки, держа буханки плохо пропеченного хлеба на вытянутых руках, так что каждый мог видеть, что он не взял себе и довесочка... Хлеб так же разрезался на дольки и распределялся по справедливости. Не случайно ведь и богиню справедливости и богиню удачи — фортуну греки изображали с повязкой на глазах.

Лишиться ломтя хлеба порой означало начало конца. Один из пленных, случайно опрокинувший котелок с супом и потерявший дневную пайку хлеба, сошел с ума.

Каждое воскресенье по дороге мимо лагеря проходил коренастый молодой норвежец в зюйдвестке и рыбацкой куртке. Он шел медленно и приветливо улыбался пленным.

И все понимали, что это он раскладывает на тропе рыбины.

Батарея на вершине горы время от времени вела огонь по самолетам... Ночи становились все короче. Дни длиннее и светлее. Но никому в лагере не было известно, что делается на белом свете.

Не одну толстую тетрадь заполнят описания тех издевательств и унижений, которым подвергались наши товарищи за полгода заточения вблизи от Полярного круга, на каменном острове Ульвинген.

...Наступал май. По поведению немцев можно было заключить, что происходит что-то неладное для них.

И вот однажды утром пленных не вывели на работу, а в барак пришел тот самый парень в зюйдвестке и сказал:

— Вы свободны! Гитлеру капут! Теперь вы сами себе власть.

И комендантом острова сразу же выбрали Трапицына.

Высыпавшие из барака люди видели, как у берега выстраивались в шеренгу немцы, гарнизон острова, и затем строем направились к самоходной барже, пришедшей за ними из Броннесунда.

Одни бегом — откуда только взялись силы! — другие ползком добрались до вершины горы, до батареи. Рядом с орудиями лежали снаряды.

— Ударим по фрицам! — предложил кто-то.

— Нельзя! Война окончилась! — сказал Игорь, а самого так и подмывало выстрелить.

Война окончилась!.. Трудно было представить себе, что значили эти слова!

В тот день впервые за несколько лет люди поели досыта! В немецкой каптерке было чем поживиться.

— Остальное надо сберечь... — распоряжался новый комендант острова Ульвинген. «Еще не известно, как развернутся события».

Но комендантом Трапицыну пришлось быть всего лишь два дня — на третий день за ними пришел пароход из Броннесунда. День был солнечный, море гладко, и восемнадцать километров теперь показались не такими уж длинными.

Население Броннесунда встретило пароход едой и цветами!

В школе, куда их доставили, было уже около сотни военнопленных из местного лагеря. Там царила полная неразбериха. Игорь решил навести порядок. Но с чего начать? И он прибегнул к испытанному средству. Вскочил на стол и, аккомпанируя себе на самодельной лагерной гитаре, начал петь. А когда вокруг сгрудился народ, он одну из песенок закончил жарким словом о том, что надо быть организованными: пусть норвежцы видят, каков советский солдат, и уважают его не только в горе, но и в радости.

И снова Трапицына выбрали «старшим».

А к вечеру местный пастор — участник движения Сопротивления — принес в школу и подарил Игорю новую гитару, символ и орудие его власти над душами.

Жители городка наперебой зазывали советских людей в гости, возили на катерах показывать Торхаттен — тоннель, пробитый стрелой в окаменевшей шляпе тролля, и другие здешние достопримечательности, до которых можно было добраться посуху, — пещеру в известняковых скалах, где была стоянка человека каменного века. Проводили и на то место в горах, откуда видна была другая гора — точный профиль Руала Амундсена, памятник великому норвежцу, высеченный самой природой.

Но всего этого Игорь не видел — он был занят тем, что связывался по телефону и телеграфу с норвежскими властями, выяснял, надо ли освобожденным ждать тут, или есть пункты сбора, куда нужно добираться, как сообщить о броннесундской группе советскому командованию.

Выяснилось, что ближайший пункт сбора бывших пленных — Мушьен, порт и станция Нурландской железной дороги.

В Мушьене же доктор медицины, известный ученый Лайф Крайберг организовывал отделение госпиталя для тех русских, которые были настолько истощены и измучены, что требовали немедленной больничной помощи.

Лайф Крайберг? Тот самый, в распоряжение которого в Канаду из Исландии уезжал доктор Адам Эгеде-Ниссен.

Профессор призвал норвежских врачей и сестер оказать помощь советским гражданам. Десятки норвежцев с охотой трудились в комиссии по возвращению русских на родину. В помощь этой комиссии и был вызван в Мушьен Игорь Трапицын.