Треска не съела лес

Каждый раз, когда теплоход подходит к какому-нибудь местечку на побережье Норвежского моря, на пристани собираются люди, пришедшие и по делу и просто так — на проезжих поглядеть и себя показать... Вспоминая, как Гамсун описывает это событие — приход рейсового парохода, — оживляющее течение будней, я среди толпящихся на пристани старался найти и важно вышагивающего господина Макка, и его своенравную дочь Эдварду, и других, издавна знакомых мне, людей.

Сначала Макк в этих гамсуновских романах, оборотистый лавочник, сам стоит за прилавком. Но постепенно дело растет. Макк скупает уловы у местных рыбаков, затем снаряжает шхуну скупать рыбу на месте лова. За прилавком стоят уже приказчики, а Макк восседает в конторе... Обороты все крупнее. Рыбокоптильни, мастерские. Макк торгует и скотом и шерстью. Он уже судовладелец. Контрактует, отпускает товары в кредит, строит каменную набережную, каменоломни. У него служат, на него работают, у него покупают, от него зависят все в округе. Сына посылает учиться за границу. Макк уже крупный коммерсант — «консул», вершитель судеб в местечке. Говорят, его капиталы приближаются к миллиону, он сам не подтверждает, но и не опровергает — мало ли что говорят.

Многое изменилось за время, прошедшее с тех пор, как были написаны эти знаменитые книги. Но так же по гудку прибывающего с юга парохода выходят к причалу Эдварды с подругами, — правда, длинные юбки сменились короткими. Да вместо длинных кос и здесь, на островах, на сотни километров севернее Полярного круга, девушки щеголяют модными прическами, такими же замысловатыми, как и в Осло. Но самого Макка на пристани редко можно встретить. Вместо него принимают тюки и контейнеры доверенные приказчики.

А самые ловкие, оборотистые Макки, нарастив капиталы, владычествуют уже не в одном городке, а сразу в нескольких. Но все же в каждом местечке и даже в городе вам назовут местного вседержителя, воротилу...

Здесь, в Стамсунде, «Макка» зовут Юлиус Юхансен. Это человек, «энергии которого обязан», как сообщает местный летописец, своим возникновением в начале века и развитием городок, насчитывающий сейчас, в мертвый сезон, свыше тысячи ста жителей.

Рыбачат ли они в море на судах — суда эти принадлежат Юхансену; работают на фабрике рыбьего жира или в сапожной мастерской, изготовляющей специальную обувь для рыбаков округи, — хозяин фабрики и мастерской тот же Юхансен. Ему же принадлежит и пристань, у причала которой стоит наш «Вестролен», и фабрика рыбной муки, и мастерская рыболовных снастей. А захотят стамсундцы истратить свои деньги — к их услугам магазин и лавка того же Юхансена. Даже местная каменная церковь построена на средства этого «Макка», человека, который, как говорят англичане, «сам себя сделал». Ныне в Стамсунде «княжит» Юхансен Четвертый.

Широкая дорога ведет от пристани к городку, который скрыт за высокой скалой. По обе стороны шоссе какие-то странные сооружения, издали напоминающие штабеля старых досок, только уж больно высоки, с трехэтажный дом. В полусотне метров они напоминают мне «зароды», так называется в Карелии нехитрая конструкция из жердей, на которых сушат сено. Но эти велики для «зародов». И лишь подойдя вплотную, я вижу, что это сушится треска, распластанная, разделанная, как говорят рыбаки, «на колодку», связанная попарно бечевкой за хвост. Открытая всем ветрам, сушимая солнцем, она висит так несколько месяцев. Высушенная треска (влажность ее должна быть не выше пятнадцати процентов) похожа на необструганную окоренную палку. Отсюда и пошло название «сток-фиск» — «палка-рыба».

Жерди для сушки складываются и в форме шатра и уступами, как лестница.

У Гаммерфеста Энгельсу они напомнили поленницу дров. Наши поморы называют их палтухами.

Сколько я потом видел этих палтухов на берегах Норвежского и Баренцева морей!

В Стамсунде же я впервые так близко разглядывал это сооружение, тысячи, десятки тысяч распластанных тушек трески, перекинутых хвостами через жерди, — чувствовал их специфический, малоприятный запах, которого нет у свежей трески.

Так, пожалуй, здесь сберегали впрок рыбу и во времена викингов и, наверно, даже за много веков до них. Ведь соли поблизости на тысячи и тысячи километров нет.

Наше Беломорье тоже страдало из-за отсутствия ее. Обозы чумаков месяцами шли с черноморской солью на север, к Архангельску. Привозили туда соль, увозили рыбу.

Много позднее, огибая Европу, корабли везли крымскую соль на Мурман.

Теперь в Дании лесов нет. Словно никогда и не было. А ведь на Ютландском полуострове и островах Дании когда-то шумели дубравы, круглый год зеленели хвоей могучие смолистые сосновые леса.

— Селедка съела наш лес, — объясняли мне в этой, самой безлесной стране Европы, где ухоженная парковая роща почитается «дремучим» лесом.

В средние века, промышляя рыболовством, датчане снабжали селедкой многие страны Европы. Соль для этого добывали, раскладывая огонь под котлами, выпаривая из морской воды. На топливо шли смолистые сосны.

Так селедка съела датский лес, а знаменитые датские свиньи, тогда еще полудикие, не довольствуясь желудями, уничтожили и дубовый молодняк — зеленый подрост.

В Норвегии этого не произошло. Здесь издревле научились сохранять рыбу, солнцем заменяя соль. Через много столетий это дало основание замечательному лингвисту академику Марру утверждать, что оба слова: «соль» и «солнце» — единого корня, обозначающего способ заготовки пищи впрок.

Этому способу — сток-фиску — Норвегия во многом обязана тем, что на севере ее по-прежнему шумят леса.

Когда же развилась морская торговля и норвежская рыба пошла в другие страны — в конце XVII века, и был найден еще способ консервации рыбы клип-фиск, сочетающий сушку с посолкой, соль можно было уже привозить на парусниках-шхунах из Испании и Португалии.

И снова норвежская рыба не тронула лес.

...Стоя под сквозной пирамидой сток-фиска, недоумевая, почему чайки, жадно глотающие, вырывая чуть ли не из рук пассажиров, всякую подачку, так равнодушно облетают горы просыхающей на ветру трески, и подсчитывая, из скольких же рыбин сложена пирамида, — я чуть не прозевал пароход, который взял курс на Свольвер, к столице Лофотен.