Дивизионная разведка

«Берега Норвегии изобилуют узкими бухтами, заливами, лагунами, небольшими мысами, настолько многочисленными, что они утомляют память путешественника и терпение топографа», — писал сто с лишним лет назад Виктор Гюго. За это время число мысов и бухт не уменьшилось. И не зная о словах французского писателя, испытав на своей шкуре, что такое берега Норвегии, наши разведчики высказывались по-русски куда хлестче.

Сейчас, когда легкий ветерок раскачивает среди скал высокие стрельчатые цветы иван-чая, когда и в полночь светит яркое незаходящее солнце, трудно представить себе тот густой, промозглый туман, в котором растаяли разведчики Покрамовича. Словно кто-то нарочно разбавленным снятым молоком налил до краев чашу фиорда с высокими краями каменистых берегов.

Скала, на которую взобрались два разведчика, возвышалась над туманом, клочьями таявшим под ногами.

Было так тихо, что они слышали, как говорится, стук собственного сердца. И вдруг снизу из тумана донесся лязг, словно по звонкой палубе ползла железная цепь.

Кондратьев и Баландин — я сейчас не помню, как они выглядели, не помню их имен, в записной книжке сохранились лишь фамилии — подползли к самому краю скалы. С трудом они разглядели расплывчатые очертания корабля, бросившего якорь прямо под отвесной скалой.

Так в те времена в фиордах, стараясь буквально слиться со скалами, прятались от авиации немецкие корабли.

Уже больше суток разведчики Покрамовича, миновав разорванную линию фронта, шли по каменистому берегу фиорда. Горящий Киркенес для них стал «глубоким» тылом. Четырнадцать человек шли по берегу, шестеро плыли вдоль него на рыбачьих лодках.

— Привал! — решил Покрамович. — Следующий — когда возьмем «языка».

Вытащили на берег лодки. Вскрыли банки с тушенкой, запивая зуболомной водой из ручья, скатывающегося со скалы. И тут с сообщением о своей «находке» появились Баландин и Кондратьев, шедшие дозором впереди.

— Немецкий пароход! — обрадовался Покрамович. — Тоже красиво! Придется брать «языка» на море, если на суше не нашли! Спасибо товарищу туману!

Спустили лодки на воду. В каждой по пять человек. Весла обмотали запасными портянками. Оставшиеся на берегу бойцы проводили взглядом быстро растаявший в тумане десант и «пёхом» отправились к скале, у серой громады которой скрывался немецкий корабль.

...Лодки медленно резали воду. Прозрачные капли с обмотанных портянками весел бесшумно падали в бутылочно-зеленую воду фиорда.

И вот наконец в тумане возникли расплывчатые очертания судна.

Лодки разошлись. Они должны были начать стрельбу, а затем идти на абордаж с разных сторон, чтобы немцы вообразили, что в тумане их окружили.

Покрамович взглянул на руку — цифры на трофейных часах фосфоресцировали. Время!

Автоматные очереди загремели неожиданно и так многозвучно, что если бы Покрамович не знал, сколько у него бойцов, то сам бы подумал, что их раз в десять больше.

Били с трех лодок и с берега.

На пароходе раздались голоса, ругань... Матросы повыскакивали из кают и залегли у бортов. Немецкой команде, если бы она только знала, как обстоит дело, ничего не стоило потопить три утлых лодчонки. Но туман. Туман! И к тому же танкер был наполнен нефтью. Этого не ведали разведчики, но команда не заблуждалась: если горючее воспламенится, от них и следов не останется.

Вот почему, когда на палубу полетели и стали рваться ручные гранаты, разведчики услышали сначала по-немецки, а затем на ломаном русском:

— Не стреляйт! Сдаемся! Не стреляйт!

Медленно пополз по мачте белый флаг и растворился наверху в тумане.

По спущенному трапу бойцы быстро взобрались на палубу и, прежде чем команда разобралась, что и как, разоружили ее. Тут только немецкие моряки увидели, как их перехитрили.

Пятнадцать человек. Небритые. Шинели второго срока службы, с ожогами от лесных ночевок у костров.

Грубые кирзовые сапоги, одолевшие сотни верст болотного бездорожья, звонко топали по надраенной палубе.

— Это все? — растерянно спросил капитан.

— Там еще сто пятьдесят миллионов! — показал на берег Покрамович.

Он отрядил половину бойцов конвоировать пленных в Киркенес, остальных оставил при себе на танкере.

Медленно, в ожидании, текли часы. Молоко тумана превращалось в чернила. Над фиордом опустилась густая, непроглядная, хоть глаз выколи, ночь. А когда в полночь туман, словно театральный занавес, стал подыматься, вдали послышалось тарахтение мотора. В бухту входил катер. Огни его были погашены.

Чтобы показать, что на танкере идет обычная жизнь, один из разведчиков потянул загремевшую на палубе цепь.

Катер подошел к танкеру — борт о борт. Капитан его что-то крикнул по-немецки.

— Это была не ругань, — рассказывал мне потом Покрамович, — немецкие ругательства я хорошо изучил.

В ответ на катер полетели гранаты. Разведчики перепрыгивали через борт на палубу катера. В темноте завязалась короткая рукопашная.

Преимущество внезапности! К тому же людей на катере не больше, чем у Покрамовича. Радист был убит у аппарата, но, видимо, успел передать последнее донесение.

Разведчики открыли кингстоны. Хлынула холодная, темная, клокочущая вода. Катер, накреняясь, пошел ко дну, и с палубы танкера видно было, как еще некоторое время на поверхности покачивалась пена.

Прошло еще несколько часов... На открывшемся до конца черном небе разыгралось северное сияние. Многоцветные языки его вспыхивали, перебегали, трепетали высоко в небе, которое становилось все шире, все больше и больше, а горы делались меньше, и танкер с его малочисленной командой казался крохотной каплей, затерянной в океане... И вот тут-то у входа в бухту показался военный корабль...

«Похоже, что канонерская лодка, — решил Покрамович. — Теперь немцы сами сделают все, что нужно».

Разведчики на шлюпке быстро и бесшумно переправились на берег, залегли среди скал и стали ждать.

Канонерка застопорила ход метрах в четырехстах от танкера и открыла огонь.

Немцы повели бой со своим обезлюдевшим танкером. Их не озаботило даже то, что никто не отвечал на пальбу.

Несколько снарядов попало в трюмы, в цистерны с горючим. Танкер вспыхнул.

...Разведчики были уже далеко от горящего судна, скалы заслонили от глаз фиорд. Но все еще видно было зарево над ним. Оно подымалось и словно хотело соединиться с недосягаемыми, играющими языками северного сияния.

Разведчики шли к своим, на восток.

...Нет, обо всем этом норвежцы не знали. Было известно только, что после морского боя здесь затонул гитлеровский корабль, но как это произошло, никто точно не представлял — и рассказ о разведчиках-пехотинцах, взявших на абордаж с моря современный корабль, походил на старинную сагу.

Остановив машину на берегу той самой бухты, где не тысячу лет назад, не сто, а всего лишь шестнадцать — разыгралась эта поистине фантастическая «схватка», — молодой Хельвольд вытащил записную книжку.

— Повтори, как фамилия командира разведчиков? — попросил он.

Через месяц после этого боя в одной из бухт Варангер-фиорда, когда по Мурманской железной дороге, заносимой снегами, дымя трубами теплушек, шли на юг, на Прибалтийский фронт эшелоны с дивизией Короткова, с олене-лыжной и танковой бригадами и батальонами амфибий, — был опубликован указ о присвоении старшему лейтенанту Дмитрию Покрамовичу звания Героя Советского Союза.

Нет, ни тогда, когда я засыпал на столе среди телефонных аппаратов в штабе Короткова в Тернете, ни тогда, когда был уже занят Киркенес, я даже предположить не мог, что через какие-нибудь полгода после освобождения Северной Норвегии дивизии Короткова историей предназначено освобождать датский остров Борнхольм. И никто не мог представить себе тогда, что не пройдет и года, как на экранах Скандинавии будет демонстрироваться датский документальный фильм «Генерал Короткое».

Перед моей теперешней поездкой в Норвегию я снова повстречался с генералом Коротковым. Он давно уже демобилизовался и, приняв приглашение островитян прибыть на празднование пятнадцатилетнего юбилея освобождения от оккупации, готовился к поездке на Борнхольм.

— Федор Федорович, — спросил я, — а что сталось с Покрамовичем?

Коротков помрачнел:

— Не дошел до Борнхольма. Схоронили под Росток-ом.

И об этом я тоже рассказал киркенесским друзьям. Мне думалось, что память о подвиге, свершенном в одной из бухт Варангер-фиорда, еще больше скрепит нашу дружбу.

И еще мне казалось, когда я, вернувшись в Киркенес, снова подошел к памятнику Советскому воину, что сквозь высеченные из камня черты проступает живая улыбка веселого, отважного разведчика в серой потертой ушанке, на которой светлеет место, где раньше была красная звездочка.

Звездочку эту попросила на память первая норвежская девушка, встреченная разведчиками в Тернете.

И снова на голубоватом аквадроме Киркенеса подрагивают поплавки летающей лодки, которая унесет меня на юг, в Тромсе. А слева у пирса большое грузовое судно с грохотом наполняет трюмы киркенесской рудой, текущей сюда по транспортерам с горы — от железорудной обогатительной фабрики.

Флаг Федеративной Республики Германии напоминает, что руда эта будет переплавлена в чугун и сталь в доменных и мартеновских печах, — как это было и в прошлую войну — на металлургических заводах крупповского концерна.

И разумеется, те, кто «подрабатывали» тогда на этих поставках, совсем по-иному относились к Советской Армии, чем трудовой народ Норвегии.

Помню я, у Эльвинеса, отступая, немцы взорвали мост через порожистую Петсайокки, вблизи от того места, где она впадает в фиорд, на другой берег которого перевозили наших воинов рыбаки со шхун «Фрам» и «Фиск». По реке шел тогда с юга, из Суоми, «молем» запоздалый сплав. И, конечно, наши саперы воспользовались этим «подручным материалом», чтобы вслед за временной переправой соорудить долговечный мост через бурную реку.

Каково же было наше удивление, когда спустя несколько дней от дирекции обогатительной фабрики пришло требование оплатить стоимость пущенных в дело бревен, потому что сплав этот — частная собственность акционерной компании.

Через некоторое время за сотрудничество с нацистами предприятие было национализировано Норвежским государством. Но мне думается, что человек, подписавший бумажку с требованием, чтобы саперы, под огнем общего врага сооружавшие переправу, необходимую для быстрейшего освобождения Финмарка, заплатили за бревна, и сейчас мечтает о том, чтобы бундесверу были предоставлены здесь такие же права, какими обладал рейхсвер.

Пропоров облака над фиордами и фьелями Норвегии с севера на юг, самолет приземлился на аэродроме Форнабю. Перелет из Киркенеса обратно в Осло — сначала на «летающей лодке», зятем на сасовском лайнере «Викинг» — длился двенадцать часов.