«Если бы я был королем Норвегии»

Грузный некрасивый пожилой человек откинулся на спинку кресла, выпятив вперед обвисший живот... Позади кресла атрибуты его профессии — палитра и кисти. Это новый, сверкающий, еще не успевший позеленеть бронзой памятник художнику Кристиану Крогу. Грубый натурализм скульптуры удивляет. Если многие ваятели идеализируют оригинал, то здесь скульптор будто задался иной целью — доказать, что физические недостатки лишь подчеркивают духовную силу Крога... Вокруг памятника на прославленной поэтами улице Карл-Юханнгате, под яркими оранжевыми тентами разместилось кафе... После осмотра Национальной галереи у нас с Мартином Нагом назначена тут встреча с художником Арне Таральдсеном. Ожидая его, мы потягиваем кофе из пестрых глиняных чашечек и разглядываем памятник.

Недавно возле него сфотографировался сын Крога — Пер, замечательный художник современной Норвегии, чьи фрески украшают здания и ратуши в Осло и Объединенных Наций в Нью-Йорке, — со своим сыном, внуком Кристиана, молодым и тоже уже многообещающим художником. Династия живописцев. А бронзовый родоначальник ее, слегка прищурясь, глядит со своего кресла на здание стортинга ироническим взглядом победителя. Ведь этот же стортинг принимал закон, по которому Крога в восьмидесятых годах прошлого века упекли в тюрьму за то, что в своих романах (Крог был еще и писателем) он клеймил узаконенную тогда проституцию. В борьбе с ней он пользовался и пером литератора и кистью художника. В национальной галерее я видел огромное его полотно: «В полицейском участке». Правда, мне показалось, что сюжет этот требовал меньших размеров. Но, очевидно, даже самим масштабом картины протестующий против позорной обыденности преступления художник стремился привлечь внимание к этому повседневному злу. Впрочем, в судебном приговоре Крогу вменялся в преступление не размер его произведений, а их «безнравственность».

В начале нашего века идеи Крога победили. Проституция в Норвегии была запрещена, публичные дома объявлены вне закона... Прошло еще полвека, и картина его висит в Национальной галерее. А памятник художнику недавно водрузили в центре города перед стортингом, словно в укор законодателям — напоминание о несовершенстве принимаемых ими законов и о том, как преходящи «незыблемые» правила нравственности.

— Вот он, — говорит Мартин.

Я отыскиваю глазами среди прохожих Таральдсена — и не вижу его. Как всегда, Арне опаздывает...

— Не туда смотришь! Видишь этого старика?..

Через площадь медленно идет высокий, широкоплечий, сутулящийся человек в пальто, несмотря на солнечный день. Он проходит мимо нас, шаркая ногами... Мартин многозначительно молчит и, лишь когда мы видим уже спину старика, объясняет:

— Ему девяносто лет... Это доктор, психиатр Шарфенберг...

— Известный врач?

— Нет, не в этом дело. Знаменитый республиканец. В 1905 году, в дни плебисцита, он вел энергичнейшую агитацию за республику... И когда не вышло — за монархию проголосовало большинство, — очень обиделся на соотечественников и особенно на короля Хо-кона. Не признавал его целых тридцать пять лет и примирился с ним лишь после апреля 1940 года, когда тот отказался капитулировать перед Гитлером.

В послевоенные годы доктор Шарфенберг снискал новую известность своими статьями, в которых документами доказывал, что англичане и французы провоцировали нападение Гитлера на Норвегию, объявившую себя нейтральной...

При этом англичане могли бы на «законном основании» захватить Нарвик и отрезать от Германии шведскую руду. К тому же немецкие войска увязли бы на неглавном направлении. Наконец, а это самое важное, третий в мире торговый флот Норвегии, большинство судов которого находится не в норвежских водах, — был бы захвачен Англией или «добровольно» работал на нее, участвуя в блокаде Германии...

Во время первой мировой войны, в семнадцатом году, потери английского флота от подводной войны чуть не поставили Англию перед катастрофой. И тогда Ллойд Джордж обратился к Дании и Норвегии с «настойчивой просьбой» передать Англии их торговый флот «во временное пользование», гарантируя наивыгоднейшую материальную компенсацию. При этом рекомендовалось по поводу этой «просьбы» долго не размышлять.

В переводе на общепринятый язык, пишет историк, предлагалось: либо выдать англичанам флот и получить хорошее вознаграждение, либо, отказав, все равно лишиться флота, который Англия уведет из нейтральных гаваней уже без всяких возмещений, и вступить во враждебные отношения с Антантой. Долго выбирать не приходилось. И Норвегия предоставила Англии почти полностью свой торговый флот.

Но тогда, весной восемнадцатого года, было уже ясно — Германия войну не выиграет... Весной же сорокового года, когда в войну против Гитлера еще не вступили ни Советский Союз, ни Соединенные Штаты, исход схватки был под сомнением. Заставить Норвегию отдать свой флот Англии можно было лишь с «помощью» Гитлера, нападение которого на Норвегию бросило бы ее в англо-французский стан.

Вот почему документы и факты в статьях доктора Шарфенберга во многом казались убедительными.

Но все эти подробности я узнал позднее. Тогда же мне рассказали и как реагировал Шарфенберг на сообщение о том, что внесена поправка к конституции, разрешающая стортингу отказаться от суверенных прав.

— Если бы я был королем Норвегии, — возмущаясь сказал старик республиканец, — я бы наложил вето на эту поправку, если ее все-таки примут, и заслужил бы этим благодарную память народа. Стортинг следующего созыва одобрил бы это вето.

Дело в том, что по конституции король имеет право наложить вето на закон, с которым он не согласен. И лишь когда этот закон вновь будет принят двумя следующими созывами стортинга, он уже без согласия короля входит в силу. Но с тех пор как Норвегия стала независимой страной, король никогда не пользовался этим своим правом.

Все это, повторяю, я узнал позже, а тогда, пока мы с Мартином разглядывали медленно проходившего мимо нас старого доктора, к нашему столику у ног бронзового Кристиана Крога незамеченный подошел Арне Таральдсен, сел рядом и положил на пеструю клетчатую скатерку сверток. В нем оказались листовки — обращения к норвежцам, крохотные газеты «Саботер» — орган «Союза саботеров», «Норвежская молодежь», «Норвежская женщина» — «боевая газета женщин-патриоток» и прочие издания, которые в годы войны с фашистами в глубоком подполье выпускали норвежские коммунисты. Здесь были и номера газет «Фрихетен» с рисунками и карикатурами участника боев за Нарвик, подпольщика Арне Таральдсена.

Я с уважением перелистывал эти страницы, с которых доносился живой голос тех, кто боролся и продолжает бороться за независимость Норвегии.

— У каждой горы есть свои злые тролли. Эти уродливые существа, порождение народной фантазии, могут иметь несколько хоботов, три головы и только один глаз, — говорит Арне Таральдсен и дарит мне нарисованного им для этой моей книги тролля горы Колсос, у подножья которой, вблизи от Осло, расположился ныне штаб северной группы НАТО.

Вместо хоботов у трехголового тролля Колсоса — дула дальнобойных орудий. Вместо единственного глаза — доллар, волос — колючая проволока. Держа в одной лапе американскую ракету «Найк», опираясь на нее, он задней лапой походя попирает надломленное древко знамени норвежской независимости... Но, смело вступивший в бой с чудищем Аскеладен, тоже изображенный художником, — этот маленький, бесстрашный, правдивый паренек, олицетворяющий в легендах норвежский народ, в конце концов всегда — и в сказках и в жизни — побеждает.