Зимовка у берегов Таймыра

18 сентября Амундсен начал строить магнитный павильон. Материалом служил собранный плавник и захваченные из Норвегии доски. Вместо гвоздей шли деревянные костыли. Свердруп оборудовал астрономическую обсерваторию. Решено было начать геофизические измерения 1 октября. Чтобы успеть к этому сроку, приходилось с утра до вечера напряженно трудиться. «Мы едва успевали поесть, — писал Амундсен. — Во время постройки погода была такая мягкая и приятная, что мы часто вспоминали сентябрьские дни у нас дома. Конечно, недоставало роз, но удивительно, как быстро ко всему приспосабливаешься. Отцветший мох вполне нас удовлетворял»¹.

21 сентября здание магнитного павильона подвели под крышу, а спустя три дня оборудовали обсерваторию инструментами для метеорологических, геофизических, астрономических измерений. В то же время Олонкин и Кнутсен между мачтами «Мод» натянули антенну радиоприемника. 25-го Диксон должен был передать сообщения для «Мод». Но напрасно Олонкин много часов слушал эфир — русская радиостанция молчала.

Приближалась зима с ее полярной ночью. Пока было светло, Амундсен отправлялся на берег и обследовал окрестности. Эти походы его очень увлекали. Ему всегда не терпелось узнать, что находится за горным хребтом или за скалистым мысом, что на востоке, а что на западе. «И так до бесконечности, — писал путешественник. — Тот факт, что ничего не находилось, нисколько не умаляет ощущения, что все-таки в конце концов что-нибудь да найдется. Именно это чувство и давало стольким мужественным странникам силы протащиться последние шаги.

Но это же ощущение завлекало многих далеко за пределы возможного и приносило гибель»².

В один из таких своих походов примерно в 5—6 км к юго-востоку от места зимовки «Мод» Амундсен обнаружил небольшую речку. По ее руслу он спустился к морю и оказался у подножия высокой скалы, на уступах которой виднелись следы птичьего базара. Хотя к началу зимы уровень воды в реке был невысок, ее сильно подмытые крутые берега говорили о том, что летом, во время бурного таяния снегов, она несет огромные массы воды. А эта пресная теплая вода бесспорно разрушающе действовала на лед. Следовательно, есть шансы быстрее вырваться из ледового плена. Кроме того, Амундсен обнаружил следы оленей. Если их здесь много, то весной удастся пополнить запасы свежего мяса. После этой зимовки им предстояло, как минимум, еще три года провести во льдах Арктики, вдали от обитаемых земель... Правда, спутники не разделяли оптимизма Амундсена относительно охоты на оленей, полагая, что их следы относятся... к ледниковой эпохе.

К концу сентября борта «Мод» засыпали снегом, чтобы предохранить судно от морозов и ветров. На лед сбросили сходни, вдоль которых вместо перил протянули трос.

За день до того, как надо было приступать к регулярным магнитным и метеорологическим наблюдениям с Амундсеном случилось несчастье. «В нашей своре, — вспоминал он, — была сука, ожидавшая прибавления семейства. Она меня очень любила, и каждое утро, чуть только я выходил на палубу, бросалась ко мне, чтобы приласкаться. Обычно я брал ее на руки и спускался с нею на лед, и она сопровождала меня в моей утренней прогулке, которую я ежедневно совершал для тренировки. Однажды утром, когда я только что взял ее на руки и хотел уже спускаться, Якоб, сторожевой пес на «Мод», налетел на меня со всех ног и так сильно толкнул, что я поскользнулся, сорвался со сходни, головою вниз скатился с крутого склона и упал всей тяжестью правым плечом на лед»³.

Амундсен едва смог встать на ноги и добраться до камбуза, где вместо болеутоляющих лекарств принял стакан коньяка. Двойной перелом причинял адскую боль. Чтобы хоть как-то облегчить его страдания, для его руки сделали лоток из картона и подвесили ее на перевязь. Много дней путешественник провел в койке, наведываясь в кают-компанию лишь к трапезе. Только через пять недель он смог двигать рукой.

Утром 8 ноября Амундсен, пользуясь прекрасной погодой, решил после длительного перерыва предпринять прогулку по льду. Стояли синие сумерки — недавно наступила полярная ночь. Хотя солнце скрылось за горизонт 12 дней назад, на юго-востоке еще виднелась светлая полоска. Над головой темнело безоблачное небо с мириадами звезд. Едва Амундсен сделал несколько шагов по льду, как сопровождавший его пес Якоб поднял неистовый лай. Путешественник решил, что он объясняется с одним из своих собратьев, но вскоре он увидел летевшего стрелой Якоба и гнавшуюся за ним медведицу с медвежонком.

«Положение, — вспоминал Амундсен, — не лишено было известной доли юмора, но мне некогда было им забавляться, так как я сознавал опасность, которая мне грозила. Увидав меня, медведица села и уставилась на меня. Я тоже смотрел на нее. Однако, думаю, что мы смотрели друг на друга с разными чувствами. Оба мы находились на одинаковом расстоянии от сходни. Что мне было делать? Я был один беспомощный, владея одной, да еще левой, рукой. Выбора не было никакого. Я побежал как можно скорее к сходне, но медведица сделала то же самое. Началось состязание на скорость бега между разъяренным зверем и полукалекой. Шансы последнего были невелики. В тот самый момент, когда я достиг сходни и хотел поспешить наверх на палубу, медведица хорошо рассчитанным ударом лапой в спину повалила меня наземь. Я упал прямо на сломанное плечо, лицом в снег, и стал ждать конца. Но час мой еще не настал. Якоб, который уже давно находился на палубе, вдруг вздумал опять сбежать вниз, вероятно, чтобы поиграть с медвежонком. Увидав Якоба, пробегавшего мимо, медведица подпрыгнула высоко в воздух и, перенеся свое внимание на пса, бросила меня. Я, недолго раздумывая, вскочил и убежал от опасности. Никогда за всю мою жизнь не был я так близок к смерти»⁴.

Амундсену сравнительно повезло — медведица оставила на его теле лишь несколько царапин. Только снова стало очень болеть плечо и распухла кисть руки, которую он вывихнул. Он боялся еще одного перелома. Но вскоре выяснилось, что опасения напрасны. Правда, рукой он еле двигал и лишь к концу декабря смог поднимать ее. К весне переломы о себе почти не напоминали. Когда спустя три года были сделаны рентгеновские снимки, врачи были обескуражены. Они откровенно заявили, что после таких переломов рука двигаться не должна. После этого осмотра Амундсен не без юмора заметил, что является «каким-то невозможным, но удачным чудом медицины».

Пока руководитель экспедиции приходил в себя после всех злоключений, его спутники развернули широкие научные наблюдения: метеорологические, аэрологические, гляциологические, магнитные, астрономические. Ученой частью заведовал Свердруп. Единственный русский в экспедиции Олонкин быстро освоился со всеми делами и любое доводил до конца. «Олонкин, который с течением времени нравился мне все больше и больше ввиду многих его хороших качеств, был назначен заведующим экспедиционными запасами масла и угля. Несмотря на молодость, в нем сильно развито чувство ответственности. Порученную ему работу он выполняет с буквальной точностью»⁵.

Столь высокой оценки Амундсена Олонкин удостоился по праву. Во всех сложных перипетиях плавания «Мод» он никогда не терял присутствия духа. Его не пугали никакие трудности, он участвовал в рискованных походах. И, когда более половины членов экипажа во время непомерно затянувшегося плавания по Северному морскому пути покинули экспедицию, Олонкин вместе со Свердрупом и Вистингом остались с Амундсеном и подготовили корабль к новому плаванию в Северный Ледовитый океан. По словам Амундсена, во время первой зимовки Олонкин действовал как заправский дирижер, великолепно управлявший таймырским оркестром. Его музыка по субботам снимала напряжение прошедших дней. Олонкина любил весь экипаж, и особенно Свердруп, которому тот помогал в научных исследованиях.

На борту «Мод» царили мир и согласие. Все старались создать на корабле уют и потому постоянно чего-нибудь да мастерили. Кроме того, много читали, слушали музыку, смотрели кино, играли в карты, занимались спортом, совершали лыжные прогулки, выпускали еженедельную иллюстрированную газету «Таймырские новости», устраивали торжества по поводу дней рождения членов экипажа или в честь национальных праздников.

18 ноября Амундсен отправил к мысу Челюскин Хансена и Вистинга, чтобы выяснить, нет ли в гурии, поставленном Норденшельдом, каких-либо бумаг с известием о его экспедиции на пароходе «Вега». Через три дня путешественники возвратились.

«Поездка не принесла желанного результата. Странники нашли круглый знак, построенный из плоских камней, — монументальное сооружение 3 метров высоты, 1,5 метра в диаметре у основания и 75 сантиметров у верхушки, но никаких документов в нем не оказалось. Я был очень разочарован»⁶, — писал Амундсен. Правда, его ввели в заблуждение Хансен и Вистинг. Они осмотрели не гурий Норденшельда, а памятный знак, поставленный на мысе Челюскин экспедицией Толля.

22 ноября Амундсен побывал в магнитном павильоне. Правда, после длительного перерыва, его правая рука действовала плохо, но он все же смог помочь Свердрупу в его измерениях. Амундсен записал в дневнике: «Как приятно было вновь почувствовать, что можно приносить какую-то пользу. А как чудесно работать в нашей обсерватории. Сомневаюсь, чтоб в какой-нибудь экспедиции она была бы устроена лучше»⁷.

Однако Амундсену пришлось вскоре изменить свое мнение. Хотя магнитный павильон был оборудован точнейшей аппаратурой, помещение почти совершенно не проветривалось. Однажды, когда исследователь проводил измерения и записывал их результаты в журнал, он так увлекся работой, что не обращал внимания на то, что дышать становилось все тяжелее и тяжелее. Вечером Амундсен почувствовал полный упадок сил, в его глазах потемнело, он уже не видел показаний инструментов. Он попробовал сесть, но облегчения это не принесло. Все плыло перед глазами. Сердце стучало так, словно хотело вырваться из груди.

Амундсен с трудом выбрался из павильона. На морозе голова немного прошла, но силы не возвращались. Ноги были как ватные. А ведь еще предстояло дойти до судна. Слава богу, что в этот вечер не было ни ветра, ни снегопада. После этого случая решено было сделать вентиляцию.

Между тем приближалось Рождество. Не сговариваясь, начали готовиться к празднику. Особенно отличился Вистинг. Он приготовил несколько жестянок печенья и кувшинов тончайших ликеров. Из трюма извлек елочные украшения и подарки для всех членов экспедиции.

В сочельник стояла тихая, прекрасная погода. Правда, для здешних мест чуть-чуть холодновато -40° мороза. На синем небе сияли звезды и гуляли многоцветья полярного сияния. Все над землей, по словам Амундсена, сверкало и своей красотой не уступало праздничному убранству кают-компании, украшенной гирляндами, фонариками, цветами, вазами.

Когда рождественский обед подходил к концу, в кают-компании появился повар и сообщил, что на «Мод» издалека приехал старик. Амундсен пригласил его к столу.

«Старик действительно оказался очень старым. Длинные белые волосы и борода, медно-красный цвет кожи указывали на его иноземное происхождение. На спине у него был мешок, и, несмотря на настойчивые предложения снять его, он пожелал непременно с ним войти в кают-компанию.

— Веселых святок! — приветствовал нас старик.

— И тебе того же, дедушка! Присядь, выпей рюмочку.

Но старику, видимо, некогда было присаживаться. Он снял мешок и сказал:

— Далеко было добираться к Вам, и так же далек будет и обратный путь, но я охотно снарядился в дорогу, чтобы принести вам весточку от ваших близких с родины. Все они живы и здоровы и желают вам весело провести праздник. И я пришел к вам не с пустыми руками, — продолжал наш гость и взялся за мешок. А потом щедрой рукой начал оделять нас подарками. Мы принимали их, радуясь как дети, и с волнением развертывали пакеты. И так занялись своими подарками, что не заметили, как добрый человек исчез.

Он ушел так же тихо и бесшумно, как и пришел»⁸.

По свидетельству Вистинга, он удалился к мысу Челюскин. Раньше путешественники боялись злых духов. А теперь стало ясно, что обитал здесь добрый волшебник...

Потом появился Свердруп. Он принес наряженную прелестную елочку. Потом Амундсен прочитал сочиненную им «Сагу о "Мод"».

Праздновали целую неделю.

Столь же торжественно встретили Новый год. Только 2 января 1919 г. принялись за работу, причем с удовольствием, слегка утомившись от длительного ничегонеделания. Начались приготовления к весенним санным походам, приступили к метеорологическим, магнитным и астрономическим наблюдениям. Свердруп и Олонкин запускали шары-пилоты. Когда, поднявшись высоко в воздух, они вдруг розовели в лучах еще блуждавшего за горизонтом солнца, у всех становилось радостнее на душе.

И хотя вроде бы все шло нормально, у Амундсена появилась бессонница. Правда, этим страдали еще несколько человек. Лишь те, кто не отказывался от грога или рюмки водки, спали великолепно. Но хуже всего было то, что начал прихварывать Кнутсен. Судовой врач нашел, что у него воспаление почек. Так это было или не так, сказать трудно — диагноз никто подтвердить не мог. И тут Амундсен в который раз благодарил судьбу, что она послала ему молодого, энергичного, здорового телом и духом Олонкина.

15 февраля 1920 г. путешественники, поднявшись на близлежащие горы, впервые увидели солнце, а спустя два дня его лучи заалели на палубе «Мод» и заглянули в каюты.

Полярная ночь закончилась, слава Богу, благополучно. С увеличением светового дня стала проходить бессонница, а вскоре о ней и вовсе забыли. Началась подготовка к предстоявшим походам. Делали нарты с учетом опыта поездки Хансена и Вистинга, во время которой выяснилось, что полозья очень страдают от езды по едва прикрытым снегом каменным россыпям. Шили лыжные сапоги, готовились различные приспособления для «возобновления борьбы с дрейфующим льдом». Правда, Амундсен понимал, что этот час настанет не раньше, чем через пять-шесть месяцев. Он поручил также экипажу изготовить мемориальный знак в память плавания «Веги». «Знак представляет медный шар диаметром 30 сантиметров, разделен на две равные части и может открываться. На верхней половине выгравирован контур побережья от Северной Норвегии до Берингова пролива и нанесен путь «Веги». На нижней — надпись:

«Памяти победителей Северо-Восточного прохода
Адольфа Эрика Норденшельда и его отважных
спутников.
Экспедиция на "Мод" 1918—1919»

Внутрь шара положено описание нашего плавания, и он будет установлен на вершине знака «Веги», когда последний будет отреставрирован»⁹.

Еще в самом начале зимовки Амундсен задумал поход на Землю Николая II, чтобы обследовать ее неизведанные западные берега. Вскоре, однако, выяснилось, что лед в проливе, носящем ныне имя Вилькицкого, необычайно всторошен. Преодолеть нагромождения льдин было почти невозможно. Тогда он решил отказаться от этого плана и обратить свои взоры на юг. Свердруп горячо поддержал эту идею. Еще зимою они мыслили отправить отряд в русское селение Хатанга. Затем путешественники должны были направиться к Таймырской губе и, обследовав ее, по северному побережью Таймыра вернуться в гавань «Мод».

Однако зима была очень малоснежной, всюду из земли торчали черные острые камни. Пришлось вносить основательные изменения в план. Решили осмотреть мыс Челюскин, прежде всего вдоль западного побережья до залива Толля, откуда пересечь материк до залива Фаддея и обратный путь совершить вдоль восточного побережья полуострова. От посещения селения Хатанги отказались.

1 апреля отправилась Челюскинская экспедиция. Она состояла из двух человек. Захватив с собой провизию на полтора месяца, Хансен и Вистинг отбыли в путь.

Между тем на борту «Мод» продолжалась обычная жизнь. 2 апреля разобрали деревянный магнитный павильон и перенесли все приборы в квадратную холщовую палатку. В ней было гораздо уютнее, светлее и теплее. Амундсен со Свердрупом между 3 и 6 ч дня в понедельник, среду и пятницу производили наблюдения по определению общей магнитной интенсивности. В те же часы и дни должны были вести наблюдения Хансен и Вистинг. Таким образом, Амундсен надеялся получить картину особенностей магнитных явлений в северной части Таймыра.

В первой декаде случалось происшествие, едва не стоившее жизни одному из членов экспедиции. «Даже здесь, на крайнем севере Азии, — писал Амундсен, — пришлось нам познакомиться с опустошительными действиями войны. У Олонкина был кусочек трубки из какого-то белого металла, попавший к нему из Архангельска. Трубка эта была приделана к мине, гранате или к чему-то в этом роде. Олонкин хранил ее среди своих редкостей как воспоминание о войне. Сундбек, пронюхавший о ней, решил, что ее можно использовать на лучшее, нежели пополнение олонкинской коллекции достопримечательностей. Олонкин очень обрадовался, узнав, что трубка может пригодиться на что-то полезное, и отдал ее Сундбеку. Сундбек решил, что ее следует немного почистить, пошел в кузню, положил в горн и начал его раздувать. Хитрец Сундбек поместился под горном, а не над ним, и хорошо сделал. Не успел он раздуть огонь, как произошел такой взрыв, что даже я, находившийся в палатке на берегу и занятый наблюдениями, услышал его. Горн несколько пострадал, но Сундбек уцелел»¹⁰.

11 апреля 1919 г. впервые пошел снег. Окрестности окутались белым покрывалом. Лишь среди льдов возвышался о-в Локвуд, куда было предпринято непродолжительное путешествие и где был сооружен навигационный знак. Затем решили вчетвером отправиться на о-в Малый Таймыр. Во главе партии Амундсен поставил Тессема. С ним ехали Кнутсен, который должен был заниматься магнитными измерениями, штурман и повар Теннесен и научный сотрудник Олонкин.

На борту «Мод» осталось четыре человека. Они занялись уборкой судна и разгрузкой кают-компании, где хранились запасы молока. Скромно отпраздновали Пасху. Надо было вести наблюдения, готовить обед, кормить животных и обследовать окрестности.

Наконец, 23 апреля у борта судна раздался звон бубенчиков. Это

Хансен и Вистинг вернулись из поездки на мыс Челюскин, продолжавшейся более трех недель. Продолжая исследовать северное побережье Таймыра, Хансен и Вистинг обнаружили большой продовольственный склад, устроенный русскими моряками в сентябре 1914 г. на случай гибели «Таймыра» и «Вайгача», зазимовавших по выходе из пролива между материком и Северной Землей. Несколько банок с мясом путешественники вскрыли и накормили собак.

Поблизости находились могилы двух офицеров Русской гидрографической экспедиции Жохова и Ладоничева. Рядом лежал навигационный знак, который ветры и бури пригнули к земле. Никаких письменных сообщений ни под знаком, ни в складе оставлено не было.

«В этих местах, — писал Амундсен, — всегда было в обычае сообщать о себе письмами, вложенными в специально для этого устроенные знаки. Конечно, способ этот кажется уже устаревшим, но нужно помнить, что он верен и надежен. Радио, конечно, прекрасно, пока все идет хорошо, но в этих местах всегда надо быть готовым к тому, что пожелания и расчеты могут не оправдаться, и тогда приходится отказываться от современных вспомогательных средств и оставлять весть о себе в знаке. Мы все время интересовались исчезнувшей русской полярной экспедицией под начальством Русанова и всем, отправлявшимся в санные поездки, давался приказ искать ее повсюду. Правда, со времени ее исчезновения прошло уже несколько лет, но, имея небольшой запас патронов, в этих местах можно продержаться много лет»¹¹.

Через четыре дня возвратилась экспедиция, которую Амундсен посылал на о-в Малый Таймыр. Кнутсен, Теннесен, Тессем и Олонкин доложили о том, что они не только положили на карту непосещенные ранее берега Малого Таймыра, но и усмотрели в отдалении неизвестную землю, на берега которой и вступили на следующий день. Это событие они отметили чаем с сухарями и маслом.

На открытом острове и Малом Таймыре выполнили магнитные измерения и метеорологические наблюдения. Были составлены карты вновь обретенных берегов. Однако, изучая эти карты, Амундсен заподозрил неладное. Его славные ребята обнаружили землю, которая уже была открыта ранее экспедицией Б. Вилькицкого и называлась Малым Таймыром, а тот остров, что открыватели приняли за Малый Таймыр, в действительности именовался островом Старокадомского. Правда, у Амундсена были об этом весьма смутные представления, и он допускал, что если экспедиция и может претендовать на открытие острова, то западного, а не восточного — Малого Таймыра. «Но это не играет такой уж большой роли, — заключал Амундсен, — самое главное то, что карта станет правильной. Все изменение, следовательно, сведется к тому, что вместо того, чтобы писать "остров Малый Таймыр" будут писать "острова Малый Таймыр"».

Разумеется, на карте по-прежнему значатся и Малый Таймыр и остров Старокадомского, как их и нарекли моряки Русской гидрографической экспедиции.

25 апреля в снастях «Мод» раздалось чириканье первой вестницы весны серовато-коричневой пуночки, которую нередко именуют полярным воробьем. «Чириканье звучало прелестно». Потом появились чайки, а за ними пролетела стайка гагарок.

Амундсен снарядил и отправил две санные партии. Одну из них он снова послал на мыс Челюскин, чтобы как можно тщательнее его исследовать и еще раз определить географическое положение самой северной точки Азии. Он знал, что этот район уже нанесен на карту, которая была выполнена безукоризненно его предшественниками. Однако Амундсен находил, что новые измерения и определения могут принести только пользу. Это тем более необходимо было сделать, поскольку возникла неразбериха с памятным знаком Норденшельда, который пока не удавалось обнаружить. Разобранные гурии, судя по всему, принадлежали не экспедиции на судне «Вега», а русским путешественникам. Норвежцы искали письменное сообщение Норденшельда, но не могли его обнаружить.

«Первое подозрение, — писал Амундсен, — относительно подлинности челюскинского знака зародилось у меня прошлой осенью, когда Вистинг и Хансен, съездив туда, сообщили, что в нем нет никаких документов. Это было так не похоже на опытного и вдумчивого Норденшельда, что первое сомнение возникло у меня тогда же. Но так как описание, сделанное Вистингом и Хансеном, совпадало с описанием Норденшельда, то я временно не высказывал своих сомнений. Однако характер у меня такой, что если у меня закралось какое-нибудь сомнение, то я должен непременно увидеть, как обстоит дело, чтобы сомнение исчезло».

Рассматривая карты, составленные по итогам первой поездки на мыс Челюскин, Амундсен сравнил их с ранее составленными картами и описаниями. Они серьезно расходились с картой Норденшельда, несколько меньше — с русскими картами и меньше всего — с описью экспедиции Нансена. Амундсен снабдил путешественников самыми совершенными астрономическими инструментами и просил Свердрупа покончить с неразберихой.

Амундсен и зиму, и весну провел на зимовке, никуда не отлучаясь. Впервые за много лет он ощутил свою беспомощность. Полученная травма постоянно давала о себе знать частыми болями в плече. Рука двигалась плохо. Он благодарил Бога, что хоть в состоянии вести магнитные измерения, да не мог не нарадоваться на своих спутников. Обо всех он отзывался с теплотой и признательностью. Особенно часто упоминал Свердрупа и Олонкина, которые несли на себе груз многих экспедиционных дел и, в первую очередь, заботились о регулярности проведения метеорологических и океанографических наблюдений. Именно Свердрупу в 1922 г. Амундсен доверил «Мод», поручив завершить его замысел. И именно Олонкин оказался его самым надежным помощником. Эти двое до конца оставались на «Мод» и вместе возвратились...

Но вернемся к делам экспедиции. Уже к концу подходил май, а еще ничто не напоминало о близком наступлении лета, которое сулило освобождение от оков, плавание к Берингову проливу и от него во льды. По-видимому, не менее четырех месяцев оставалось до дрейфа. Он его совершит во что бы то ни стало и достигнет Северного полюса. Так думал Амундсен. А пока нужно вести наблюдения. Это его посильный вклад в науку.

Между тем новые интересные сведения об островах, берегах и их рельефе привозили его помощники. И хотя почты Норденшельда опять не нашли, но зато обнаружили на мысе Фаддея развалины навигационного знака, который «был построен в 1739 году русским лейтенантом Харитоном Лаптевым во время одной из экспедиций у этого побережья».

В июне занялись подготовкой «Мод» к дальнейшему плаванию. Стояла ненастная холодная погода. Правда, снег растаял и долины покрылись полями золотистых полярных маков. Рвали цветы, охотились на гусей, собирали яйца на птичьих базарах. Олонкин нашел на берегу уголь, который хорошо горел. Все, что отыскалось, могло пригодиться, загрузили в трюм.

Когда поча растаяла, стало почти невозможно ходить по берегу. Ноги почти по колено увязали в глине. Решили заняться делами на корабле. Проверили и опробовали двигатели: они работали превосходно. Отремонтировали форштевень, поврежденный во время плавания во льдах минувшим летом. Осмотрели и привели в порядок снаряжение. Амундсен понимал, что когда «Мод» отправится в дрейф, заменить что-либо на ней уже будет невозможно до выхода в Атлантический океан.

«Снаряжение, — писал путешественник, — у нас имеется полное, благодаря талантливым специалистам, находящимся у нас на борту. Мы имеем, например, такое лыжное снаряжение, подобное которому едва ли можно найти. Не следует полагаться на то, что привозишь с собой из дому. Как бы прочна и красива ни казалась вещь с виду, обычно при внимательном рассмотрении все они страдают большими дефектами»¹².

Ожидая, когда море вблизи «Мод» освободится от льдов, Амундсен изучал природные особенности северо-восточной части Таймыра, внимательно следил за состоянием льда.

Прошел июнь, был на исходе июль, а лед не разрушался. Правда, снег растаял и на поверхности образовались снежницы (озера талой воды). Вспоминая прошлогодние наблюдения, Амундсен пришел к выводу, что в отдельные годы лед у этих берегов может и вовсе не вскрываться.

Анализируя ту или иную ситуацию, нередко сложную, а то и драматическую, Амундсен должен был всегда принимать единственно верное решение. Ведь от него зависело многое — не только успехи экспедиций, но и часто жизнь его товарищей. Ради этого он пожертвовал семейным благополучием, отказался от покоя и комфорта, к которым обычно стремится человек. Поэтому вполне естественно, что чем старше он становился, тем все чаще проявлялось его заботливое, доброе отношение к своим спутникам. Особую нежность от испытывал и к животным.

Очень любопытна, например, такая запись в дневнике: «19 мая всех щенят перевели в собачник, и я приступил к своим обязанностям опекуна. Я и не подозревал, за какое трудное дело взялся. Будучи старым холостяком, я их, конечно, ужасно балую. Не сомневаюсь, что посторонний человек назовет моих опекаемых отчаянной бандой. Я воспитывал их на свободе, стараясь муштровать как можно меньше, и в результате они ведут себя теперь с такой бесцеремонностью, как будто весь мир принадлежит им... Пока они были маленькие, я позволял им драться сколько угодно...

Пятеро из них здоровенные бутузы, трое поменьше. Хотя я вожусь каждый день, но все еще не научился различать этих пятерых друг от друга. Вожака я, разумеется, знаю. Он один из немногих, получивших кличку. От уголков глаз по щекам у него идут коричневые полосы, напоминающие следы от шоколадных слез. Так его и назвали Шоколадным Петером. Это презабавный плутишка. Я часто хохочу, видя с каким чувством собственного превосходства он обращается с другими щенятами. Удивительно, какую выразительность умеет придать такое маленькое создание своему взгляду. Можно прочитать совершенно ясно глубочайшую уверенность, что все должны ему повиноваться. Если он находит, что кого-нибудь по той или иной причине следует подтянуть, он спокойно приближается к провинившемуся и кладет подбородок ему на спину. Обычно проказник сразу же подчиняется. Если же нет, он моментально бывает наказан. Шоколадный Петер — самый маленький из пятерых, так что первенствующее положение дал ему не рост. Следующий за ним по размерам малыш с одним торчащим и другим отвернутым на сторону ухом старается выбиться на роль помощника. Будущий ассистент, и, мне кажется, Петеру будет от него большой прок.

Трое больших отличаются только силой. Они, вероятно, выйдут в своего отца Рекса. А тот теперь, вернувшись из последней санной поездки, стал красивее, чем когда-либо. Он бел как снег и проявляет на бегу такую резвость, какой я не видел ни у одной собаки. Нужно упомянуть и о его дражайшей половине — Мари. Она тоже быстра как молния, совершенно белая, длинная и стройная. Все восемь, стало быть, хорошей крови. Потом идут трое меньших. Они все одинакового роста, одинаково маленькие. По всем вероятиям, по росту они будут не меньше обыкновенных собак, но по сравнению с пятью старшими братьями кажутся лилипутами. Но, несмотря на свою миниатюрность, они сумели сделаться заметными и даже в такой степени, что все обзавелись кличками.

Молла — единственная сестра — общая любимица. Она подвижная, стройная, резвая и веселая. Молла целиком забрала под свою команду братишек Наполеона и Мальчика. Когда я говорю о команде, я подразумеваю, что она треплет их, когда ей вздумается. Она даже не боится нападать и на любого из старших, но те уже не настолько обладают рыцарскими чувствами, что делают вид, будто ничего не заметили. Удивительно, до какой степени все свойства прекрасного пола можно подметить даже у этой маленькой сучки. Но признаки эти безошибочны. Если происходит что-либо необычное, то можно быть уверенным, что причиной является Молла. Если они надолго убежали на лед, конечно оказывается, что предводительницей была Молла. Если происходит драка, всегда услышишь ее звонкий голосок. Я не сомневаюсь, что она подзадоривает дерущихся. О Мальчике нечего сказать, просто славненький забавный малютка...

И, наконец, последний в списке, но не достоинству мой милый дружок Наполеон. Уже самая кличка говорит о чем-то необыкновенном. Но если вы станете искать талантов полководца, то вас постигнет разочарование. Кто ему дал это гордое имя и почему, я не знаю. Может быть, это одна из многих шуток капризной судьбы... Природа обидела его в отношении внешности. Он малоросл и к тому же уродец. Передняя часть туловища у него бульдожья, а задняя напоминает слона в миниатюре. С ранней юности он служил козлом отпущения. Братья поминутно приставали к нему и дразнили его. Нередко можно было видеть, как пять-шесть остальных замыкали его в кружок, исключительно с целью подразнить его. У бедняги всегда оказывался кто-нибудь за спиной, и они наперебой старались ухватить его за хвост. Наполеон злобного характера, а это, разумеется, еще увеличивало проказливость у других. Поэтому когда он поворачивался, чтоб цапнуть последнего мучителя, на него мгновенно набрасывались двое-трое с противоположной стороны. Но, если природа обделила его по части наружности, тем щедрее одарила она его в другом отношении. Наполеон, безусловно, умнее всех в этой маленькой банде. Он, видимо, понял, что муки, которые ему приходится терпеть, вызываются его малым ростом и недостатком силы, чтобы дать сдачи. Поэтому он решил сделать все возможное для исправления положения. Можно поручиться, что к кормушке он всегда подойдет первым и отойдет последним»¹³.

Амундсен очень гордился своими питомцами и старался предоставить им полную свободу, так как знал, что следующей зимой их запрягут уже в нарты, а весной понесутся по льдам в район полюса. Но пока до полюса было еще далеко.

2 августа, в самый разгар лета, вдруг выпал снег. Он покрыл землю более толстым слоем, чем даже на Рождество. «Грустно было видеть, — замечал Амундсен, — как тяжело отозвался последний снегопад на красивых маках на берегу. Они все прибиты к земле. И это не удивительно, если вспомнить, что на них давила тяжесть молодого снега в 10 сантиметров толщиной. Но они необыкновенно живучи, как все здесь на севере, и, наверное, оправятся»¹⁴.

Как раз в то время в составе экспедиции произошли изменения. Тессем, страдавший от частых головных болей, высказал желание возвратиться в Норвегию. Амундсен отнесся к этому весьма спокойно. Прошел уже год, а мечта пришвартоваться к ледяному полю севернее Берингова пролива пока казалась неосуществимой. И Амундсен не стал удерживать молодого матроса. Не возражал он и против решения Кнутсена сопровождать своего товарища. «Путешествие, которое они намеревались совершить, казалось им так же, как и нам остальным, сущей детской забавой для таких бывалых на севере молодцов. Требовалось проехать около 800 километров по льду до острова Диксон, то есть проделать путь менее значительный, чем мое странствие от острова Гершеля до форта Эгберт... Кроме того, молодые люди обладали преимуществом превосходного во всех отношениях снаряжения».

Более того, Амундсен даже обрадовался возможности отправить с ними почту и папки с результатами научных наблюдений на родину. «Материал большой и хороший, и как-то странно тащить его с собой в Ледовитый океан в многолетний дрейф». Правда, сейчас трудно предсказать, как будет проходить дрейф, в каком положении окажется «Мод», выдержит ли она, как и «Фрам», напоры льдов. Расчеты, расчетами, а жизнь жизнью. И природа и человек непредсказуемы. Риск утраты материалов, добытых великим трудом, всегда существует. Кроме того, не известно, как долго продлится дрейф через Северный Ледовитый океан. Три, пять, а быть может, семь лет... Результаты научных наблюдений к тому времени могут устареть. Правда, они не утратят свою изначальную ценность. Но чем раньше материалы экспедиции попадут в руки ученых, тем лучше...

Амундсен долго раздумывал, по какому пути отправить Тессема и Кнутсена. На восток, через Хатангу или на запад через Диксон. Последний был предпочтительнее. На Диксоне еще в 1915 г. были заложены три больших продовольственных склада для экспедиции Северного Ледовитого океана, ледоколы которой («Таймыр», и «Вайгач») остались на зимовку.

Этими запасами Амундсен и решил воспользоваться. «Я убежден, — писал он, — что русские власти не будут на меня за это в претензии. Эти три склада позволят нашим путешественникам взять на нарты сравнительно легкий груз. Поэтому окончательный план таков: они дождутся здесь на берегу, пока лед не установится на зиму, что произойдет, по нашим расчетам, в конце сентября, а затем отправятся на юго-запад. Задача, возлагаемая на Тессема, имеет особо важное значение для нашей экспедиции, и я надеюсь, что ему удастся с ней справиться. Лучшего исполнителя для нее во всяком случае нельзя найти»¹⁵.

Амундсен тогда не подозревал, что не дойдет Тессем до гавани Диксона и не увидит родного края его спутник Кнутсен. Не получат в Норвегии вестей о «Мод» и материалов с результатами научных наблюдений экспедиции. Не знал Амундсен и того, что спустя год «Мод» окажется еще дальше от Северного полюса, чем сегодня. Но это еще впереди. А пока Амундсен с горечью признавался, что ему придется отказаться от важной части своего плана — покинуть во время дрейфа судно и на нартах достичь Северного полюса. Совершить то, что не удалось Нансену во время путешествия на «Фраме»...

В первые дни августа не происходило никаких перемен. Его спутники по-прежнему занимались охотой, пополняя запасы экспедиции свежим мясом, раскопками момонтового клыка, который на Таймыре нашел Олонкин. Он опять обнаружил на берегу куски каменного угля. На борт судна перенесли кузницу, палатку и приборы. Прекратили магнитные наблюдения. Затем разобрали метеорологическую будку. На месте магнитного павильона установили чугунные доски, чтобы последующие экспедиции без труда могли найти место наблюдений. Писали послания родным, друзьям, близким. 15 августа упаковали почту. 17-го Амундсен обратился к своим спутникам с вопросом: кто желает сопровождать Тессема. Вызвался только один — Кнутсен. «Очень грустно расставаться с ним потому, что он приятный и дельный человек», — заметил Амундсен.

Спустя два дня весь багаж «почтовой» партии перенесли на берег. Было решено, что Тессем и Кнутсен останутся на борту «Мод», пока она не выйдет в свободное от льдов море.

19 августа наконец расстались с местом зимовки, но смогли продвинуться лишь на 200 м. В каком бы направлении ни пытались пробиться к чистой воде, всюду встречали синий лед метровой толщины. Его по нескольку раз взрывали и долбили. Наконец вырвались на простор. Но не надолго. 21 августа «Мод» опять затерло. Получил повреждения винт. Его пришлось сменить. И снова взрывать и долбить лед.

27 августа начались заморозки. В прогалинах между льдинами появился молодой лед. И хотя днем было очень тепло (около +9°), он не таял. Зато с каждым часом таяли надежды на успех. Десятками взрывали мины. Зрелище красивое, но результаты ничтожны.

Было ясно, если не поднимется благоприятный ветер, вырваться на открытую воду не удастся. До нее всего лишь несколько сот метров. Когда осталось совсем немного, поднялся шторм. Льды вокруг начинали тороситься. «Больше ничего сделать нельзя», — записал Амундсен в дневнике 6 сентября 1919 г.

Мысль о второй зимовке преследовала его. Он проигрывал возможные варианты действий на этот случай. Если «Мод» не вырвется из льдов, он сам в сопровождении Олонкина отправится на Диксон, отправит почту в Норвегию, добудет у русских взрывчатку, чтобы проложить канал во льду. А его спутники, в том числе Тессем и Кнутсен, отправятся исследовать Землю Николая II. Пока только известны ее восточные и южные берега...

Ему не спалось. Он считал, что это снежные куропатки своим крикам мешают уснуть... Все мысли об одном — крушении надежд. Судьба его дерзновенных планов целиком зависит от стихии. Может быть, выручит ветер или приливная волна, которая по навигационным таблицам должна наблюдаться в ночь на 12 сентября.

И действительно, выручает шторм. В полночь на 12 сентября лед неожиданно расступился. Оставалась лишь небольшая перемычка перед носом «Мод». Взорвали мину. Запустили мотор и наконец снова тронулись в путь. Когда корабль вышел на чистую воду, на палубе раздались громкие крики «ура».

Радость Амундсена была безгранична.

Он с умилением смотрел на дальние сопки, над которыми повисли темные тучи. На них вспыхивали необыкновенные розовые блики, подобных которым ему не приходилось видывать. Амундсен писал: «Никогда не забуду я этой ночи... Я был свидетелем одного из самых красивых зрелищ, какие только мне приходилось наблюдать во время моих полярных экспедиций. Небо было совершенно чисто и сияющая луна обливала весь снежный ландшафт сверкающим блеском. Во многих местах мы различали белых медведей, расхаживающих по льду. Кроме луны, сверкало еще великолепное северное сияние.

Мы стояли на палубе, очарованные красотою ночи, но нервы наши были до крайности напряжены из-за сомнительного исхода тех упований, которые мы возлагали на подъем воды. И вот наконец по линии взрыва раздался треск, вскоре показались большие трещины и цельная льдина раскололась на куски. Мы не стали терять времени и пошли навстречу открытой воде»¹⁶.

Потом взошло солнце. Тессем и Кнутсен в последний раз навестили «Мод». Оживленно прошел прощальный обед. Провожали их весело, надеясь свидеться в Норвегии вновь.