Триумф

Осенью 1924 г. Амундсен отправился в Америку. Он рассчитывал благодаря лекциям, докладам, выступлениям в печати собрать деньги на перелет через Северный Ледовитый океан. Можно на самолете, а еще лучше на дирижабле; правда самолеты дешевле.

Объездив многие города Соединенных Штатов Америки, Амундсен возвратился в Нью-Йорк подавленным. Денег было ничтожно мало. Если заработки его останутся на том же уровне, то ему потребуется 53 года, чтобы собрать сумму, необходимую для осуществления перелета.

И вот однажды, когда он занимался столь неутешительными подсчетами, произошло непредвиденное. В его номере раздался телефонный звонок. Свою помощь в финансировании полета над полярными льдами предложил Линкольн Элсворт. Впоследствии Амундсен признавался, что этому человеку он обязан бесконечно многим: «Без его содействия экспедиция едва ли могла бы осуществиться». Он пожертвовал 85 тыс. долл., которых было достаточно для того, чтобы приобрести два самолета и обеспечить экспедицию всем необходимым.

Пока Амундсен находился в Америке, подготовкой к экспедиции занимался его помощник премьер-лейтенант норвежского королевского флота Ялмар Рисер-Ларсен, впоследствии участвовавший в полете дирижабля «Норвегия» по маршруту Рим-Ленинград-Шпицберген-Северный полюс-Аляска.

«Как летчик, — писал о нем Амундсен, — он настолько хорошо известен, что упоминание о нем в этом отношении совершенно излишне. Но он обладает мужеством и другими замечательными качествами, о которых мне незачем распространяться, и они делали его как нельзя более подходящим для занятия предложенной ему должности. Труднейшая экспедиция становится для начальника приятной и легкой задачей, когда имеешь такого помощника»¹.

Рисер-Ларсену помогали два летчика: премьер-лейтенант Лайф Дитриксон, человек незаурядный, очень веселый, необыкновенно мужественный, и Оскар Омдаль, смелость и решительность которого были известны всей Норвегии. «Он изумительный парень», — говорил о нем Амундсен.

Все трое принимали участие в попытках Амундсена проникнуть в 1923 г. в центральную часть Северного Ледовитого океана с берегов Аляски. И хотя они закончились неудачей, это не отбило у молодых пилотов желания рискнуть еще раз. Более того, они готовы были сопровождать Амундсена до тех пор, пока он не осуществит свой замысел. А состоял он в следующем: «Проникнуть как можно дальше в неисследованную область между Шпицбергеном и полюсом и выяснить, что там находится или не находится. Не только для того, чтобы констатировать нахождение там земли, — это задача географического исследования. Констатировать там нахождение океана точно так же очень важно для уяснения природы нашего земного шара. Благодаря исследованиям Нансена, герцога Абруцкого и Пири мы, конечно, имеем достаточно оснований предполагать, что в этой части океана не существует никакой земли, но наше знание должно опираться на более солидное основание, чем предположения. Совершенные исследования требуют достоверности. Разве не пострадали наши карты этих областей именно от таких предположений? Там, где находится океан, нанесена земля; там, где земля, простирается океан, все на основании таких же предположений. Из-за этого произошло гораздо больше несчастий, чем обычно думают, и многие заплатили за это своей жизнью»².

Собираясь совершить полет к полюсу, Амундсен, как видно из его книг, главной задачей считал решение проблемы Арктического континента.

Он писал: «Судя по радиотелеграмме, полученной от доктора Свердрупа с «Мод» летом 1924 года, он предполагает, что к северу от Аляски, по всей вероятности, нет сколько-нибудь значительных земель. Эту теорию он обосновывает тщательными наблюдениями над приливами. Я очень доверяю Свердрупу. Я никогда не встречал более сведущего в своем деле человека, чем он, но я вполне уверен в том, что он будет согласен со мною, если я скажу, что нужно проникнуть туда и обследовать вопрос на месте. Не побывав там, нельзя ничего утверждать»³.

Проникнуть к полюсу Амундсен не надеялся, так как радиус действия приобретаемых им двух самолетов был «слишком незначителен». Да и интерес к самому полюсу он уже потерял. Теперь им овладело желание проникнуть в неизведанные области Арктики.

Ранним утром 9 апреля 1925 г. экспедиция покинула Тромсе. Амундсен имел в своем распоряжении военный транспорт «Фарм» и моторное судно «Хобби». Оба они не были приспособлены для дальнего плавания, особенно во льдах. Знатоки сомневались в их мореходных качествах и предсказывали вероятную гибель во время перехода от Норвегии к Шпицбергену.

В первый же день экспедиция попала в шторм. Суда разлучились и следовали дальше раздельно.

Амундсен находился на «Фарме». «Мы, — вспоминал он, — были так плотно набиты в каюты, как только вообще возможно набить в каюты человеческие существа. Когда же пароход начало качать и швырять, воздух стал сгущаться все больше и больше, а предметы, висящие перпендикулярно при обычных условиях, например полотенца, пальто и т.д., вставать под прямым углом к стенам, то, конечно, нет ничего удивительного, что «существа» начали чувствовать себя не в своей тарелке. Но, разумеется, морской болезнью никто не заболел»⁴. Стулья, ведра и ящики с табаком сорвались с мест. Сигары, подобно пулям, носились в воздухе. Вокруг свистело и грохотало, а за окном налетали снежные шквалы.

12 апреля, после того, как прошли о-в Медвежий, натолкнулись на шугу и мелкий лед. Благодаря искусству капитана Хагерупа и лоцмана Несса удалось миновать этот лед. На следующий день Амундсен высадился на берег Кингс-бея и встретился там с директорами местной угольной компании Кнутсеном и Брандалем. Они оказали путешественникам самый сердечный прием.

Вскоре в ту же бухту прибыл «Хобби». Первая часть экспедиции, несмотря на пессимистические предсказания, завершилась благополучно. «Этим походом был совершен настоящий подвиг, достойный моряка», — отмечал Амундсен.

Прошел еще день, и экспедиция приступила к разгрузке судов. Самолеты по частям перевозили на берег. И хотя стояли морозы и часто шел снег, механики не покладая рук занимались сборкой машин. В составе экспедиции находились два синоптика. На их плечи легла весьма тяжелая работа. Амундсен вспоминал: «Какой бы ни задувал ветер, какой бы ни валил снег, как бы ни было пронизывающе холодно, Бьеркнес и Кальваген всегда были на посту. Ничто, кажется, не могло утомить этих двух молодых ученых, и экспедиция должна выразить им огромную благодарность за их старательную работу. Им помогал в их работе Девольд, который, однако, главным образом был занял приемом радиотелеграфных сообщений от целого ряда станций в Европе, Канаде, Аляске и Сибири. Предсказание погоды находится еще в младенческом состоянии, но нет никакого сомнения в том, что со временем сделается совершенно исключительным фактором в нашем развитии. Уже теперь мы придаем ему такое значение, что никакая воздушная экспедиция, направляется ли она на север, на юг, на восток или на запад, не может обойтись без его услуг»⁵.

Кроме метеорологов, в экспедиции участвовали фотограф Берге, журналисты Рамм, доктор Матесон и в третий раз — Рённе, специалист по изготовлению и сшивке парусов. «Он, — писал Амундсен, — всегда вставал раньше всех и принимался за работу задолго до других. Но ему и нужно было вставать рано, чтобы исполнить вовремя все поручения, которые потоком лились к нему ежедневно в огромном количестве. То он шил обувь, то штаны, то платки, то спальные мешки. Он сделал лодки и переплет на сани. Одно из лучших его достоинств — это способность брать с собой в путешествие, подобное нашему, все, что другие забыли взять. Не хватает у кого чего-либо, можно быть уверенным, что Рённе поможет ему выйти из затруднения. На этот раз его величайшая заслуга состояла в том, что он при нашем отлете на север дал мне длинный нож, сделанный из старого штыка, которому суждено было стать великолепнейшим инструментом для колки льда. Это во время нашего последнего обеда в «Зеркальном зале» он подошел ко мне и подарил этот нож. У меня уже был превосходный финский нож, но я взял подарок, чтобы не обидеть его. У меня было намерение положить его в один из оставляемых чемоданов, потому что нож был слишком велик, чтобы носить его при себе. Но так или иначе нож нашел дорогу в мой рюкзак и позднее сослужил нам неоценимую службу. Целые тонны льда были при его помощи убраны с пути моими товарищами и мною. Когда я отправлюсь в экспедицию в следующий раз, то возьму с собой по крайней мере дюжину таких ножей»⁶.

19 апреля экспедиция открыла в Кингс-бее «Зеркальный зал». Зеркал, правда, в нем не было. И вся мебель состояла из длинного стола и четырех скамеек. Правда, здесь же находилась и кухня и патефон. В день открытия было сказано много речей и еще больше добрых пожеланий. Оставалось дело за немногим — собрать самолеты и загрузить их продовольствием. Амундсен понимал, что его самолеты могут на сотни миль удалиться от Шпицбергена и в случае аварии уже никто не придет к ним на помощь.

В суматохе сборов незаметно летели один за другим дни. Все еще стояли морозы. Порой штормило. Вылет на север откладывался. 9 мая удалось выполнить пробный полет. Он прошел успешно. Но над Шпицбергеном по-прежнему проносились циклоны. Оставалось только ждать. Спустя 10 дней погода стала наконец улучшаться.

Утром 21 мая, едва проснувшись, Амундсен высунулся из окна. Сияло солнце. На небе не видно было ни туч, ни облаков. С берега дул легкий ветер. Каждый понимал, что долгожданный миг настал. В 4 ч дня были запущены моторы. На самолете № 24 летели Элсворт, Дитриксон, Омдаль. На самолете № 25 вместе с Амундсеном находились пилот Рисер-Ларсен и механик Фойхт, который до этого работал на авиастроительной фабрике в Пизе.

Перед отлетом Амундсен отдал распоряжение остававшейся части экспедиции. Руководство ею он поручил командиру «Фарма». Судам было предписано нести патрульную дозорную службу у северных берегов Шпицбергена сразу же после старта самолетов. Не исключалось, что участники полета будут возвращаться пешком в случае неисправности самолетов. В шестом часу вечера самолеты поднялись со льда фиорда и взяли курс на север.

«Мои чувства в это мгновение, — вспоминал Амундсен, — вихрь горячей благодарности, поклон и благодарный взгляд в сторону Рисер-Ларсена, который сидит как раз сзади меня и выполняет этот блестящий мастерский подъем, и горячая тихая благодарность экипажу самолета № 24, только что взлетевшему вслед на нами. Глубокая и искренняя благодарность моим пятерым товарищам, которые все добровольно бросают жизни на чашу весов, благодарность за то, что страшное ярмо снято наконец с моих плеч — насмешливое презрение, которое мне столько раз приходилось чувствовать за два последних года при моих постоянных неудачах, снято и исчезло навсегда»⁷.

Все дальше и дальше на север. Ясная погода сменилась туманом. Потом туман исчез и стал виден океан со сверкающим до самого горизонта старым арктическим льдом.

Глядя на этот сплоченный многолетний пак, Амундсен припоминал самые яркие и самые трагические страницы истории попыток человека проникнуть в околополюсную область, где одним грезилась исполинская суша с вулканами и гейзерами, а другим виделся океан, необыкновенно глубокий.

«Каких только несчастий на протяжении многих лет не приносила ты, о бесконечная белая пустыня, каких только лишений и каких только бедствий ты не видела! Но ты также повстречалась и с теми, кто поставил ногу на твою выю и силой бросил тебя на колени. Не припомнишь ли ты Нансена и Иогансена? Не припомнишь ли ты герцога Абруцкого? Не припомнишь ли ты Пири?... Тебе следовало бы отнестись с уважением к этим молодцам. Но что ты сделала с теми многими-многими, кто безуспешно пытался вырваться из твоих объятий?... Никаких следов, никаких знаков — только бесконечная белая пустыня...

Она медленно проплывала под крылом самолета. Поля, ледяные поля, украшенные по краям торосами, которые так страшны для самолетов... Только изредка виднелись полыньи. И снова сплоченные, спаянные ледяные поля.

Я никогда еще не видел ничего более пустынного и унылого. Я думал, что изредка покажется какой-нибудь медведь и хоть немного нарушит однообразие. Но нет абсолютно ничего живого. Если бы я знал это, то, пожалуй, захватил бы с собою блоху только для того, чтобы иметь рядом хоть что-нибудь живое»⁸.

22 мая попробовали определиться. По счислению получалось, что они находились на 88° с.ш. До полюса оставалось всего около 200 км. И тут механик Фойхт, следивший за бензином, сообщил о том, что израсходована половина горючего.

Внизу виднелось обширное пространство чистой воды с многочисленными заливами (полыньями). Решили осмотреться. В это время один из моторов отказал. Решено было спускаться. Самолет удалось посадить в полынью, покрытую салом и льдинами. Она сообщалась с обширным водным пространством, но вывести туда самолет не удавалось. Сало и мелкий лед крепко пристали к аэроплану, и он лежал, как «в рыбьем клею».

Полынья могла каждую минуту сомкнуться и раздавить машину. Высокие торосы по краям полыньи «точили свои зубы» на аэроплан. В это время выяснилось, что самолет № 24, в бензобаках которого обнаружилась течь, также совершил посадку на другой стороне большого озера. Три члена его экипажа были здоровы, но состояние машины оставляло желать лучшего. Экипаж второй машины решил присоединиться к Амундсену. По дороге к лагерю путешественники, каждый из которых нес огромный мешок, забрели на молодой лед. Вдруг машину потряс страшный крик, который, по словам Амундсена, заставил «даже мои волосы подняться дыбом».

Кто-то тонул. И не один, а двое: Дитриксон и Омдаль. К счастью, Линкольн Элсворт стоял на старом льду. Он не растерялся и немедленно поспешил на помощь своим спутникам. Первым он вытащил из воды Дитриксона, а затем Омдаля. «Они, — вспоминал Амундсен, — добегают до него в самый последний момент, срезают рюкзак и вытаскивают товарища. Он вцепился ногтями в лед и крепко держался за него в глубоком отчаянии. Но как он ни старался держаться, это мало ему помогало, потому что течение относило его ноги под лед и затянуло бы всего его под лед, если бы помощь не подоспела как раз в это мгновение.

Впоследствии король наградил Линкольна Элсворта медалью «За благородный поступок», и никто не заслужил ее в большей степени, чем он. Нет никакого сомнения в том, что он спас в то мгновение от гибели всю экспедицию»⁹.

А вот рассказ Дитриксона об этом приключении: «Вдруг я очутился по горло в воде. Лыжи свалились у меня с ног и исчезли, но мешок, который весил 40 килограммов, мешал страшно. Проваливаясь, я закричал и увидел, как Омдаль быстро повернулся. Но едва я успел увидеть его лицо, как он тоже исчез, словно по волшебству. И вот мы оба барахтаемся в воде!

Я успел бросить ружье на лед и старался удержаться за край льдины, но лед ломался несколько раз под моими пальцами, пока наконец я не уцепился как следует. Я старался делать как можно меньше движений, зная, что Элсворт сейчас же подоспеет к нам на помощь, если только сам не провалится. Течение было очень сильное, и ноги подтягивало под лед, так что носки сапог касались его. Вылезти без посторонней помощи, имея на плечах такой тяжелый мешок, было делом совершенно безнадежным. Попробовать же скинуть мешок я не решался, не зная, что с Элсвортом. Омдаль стал кричать в надежде, что команда № 25 услышит его и придет на помощь. Но тут Элсворт приблизился ко мне ползком и протянул лыжу, при помощи которой я быстро и осторожно добрался до крепкого льда. Я поспешил снять с себя мешок с драгоценным содержанием и кинуть его на лед, а затем с помощью Элворта выбрался и сам. Затем Элсворт кинулся к уже ослабевшему Омдалю. Я вскочил на ноги и побежал туда же, насколько позволяли мои истощенные силы. Омдаль уж так измучился, что было крайне трудно вытаскивать его. Я перерезал ремни рюкзака, пока Элсворт поддерживал Омдаля, и наконец соединенными силами нам удалось вытащить его на лед. Он был в таком состоянии, что не мог стоять на ногах»¹⁰.

Когда оба экипажа собрались на борту самолета № 25, Дитриксон рассказал, что вскоре после отлета из Кингс-бея в днище их самолета лопнул шов, но они решили продолжать полет, чтобы не сорвать экспедицию. Все трое решили лучше рисковать, чем возвращаться на Шпицберген.

«Я знаю, найдутся люди, которые, пожмут плечами и скажут: «Безрассудство!». Я же снимаю шляпу и говорю: мужество, выдающееся, блистательное, непреклонное мужество! Ах, если бы у нас было побольше таких молодцов!»¹¹.

Вся экспедиция теперь разместилась на борту самолета № 25. Этот лагерь Амундсен назвал самой холодной тюрьмой, возведенной природой. Но настроение было отнюдь не тюремное. Прежде всего, обсудили состояние самолетов. Место посадки № 24 было гораздо лучше, но у него отказал задний мотор, у № 25 — гораздо хуже, но зато оба мотора были в исправном состоянии. Положение почти безвыходное. С теми весьма скромными, почти ничтожными запасами провизии и снаряжения поход к берегам Шпицбергена или Гренландии вряд ли бы мог закончиться успешно. Выход был один — привести в порядок одну из машин, подготовить взлетную полосу и попытаться вернуться на Шпицберген.

И тут-то, по словам Дитриксона, как раз и проявились большой опыт и изобретательность Амундсена; люди, когда борются за свою жизнь, способны совершить самое невероятное.

Первым делом вытащили из полыньи на старое ледяное поле самолет № 25, засыпали льдом и снегом трещины на стоянке и приступили к подготовке взлетной полосы. Тем временем Дитриксон и Омдаль перенесли с борта № 24 продовольствие и перевезли бочку бензина.

В качестве взлетной полосы решили воспользоваться ровной поверхностью недавно замерзшей полыньи. 1 июня измерили толщину молодого льда. Она составляла 20 см и, по расчетам, должна была выдержать самолет... Весь день трудились над выравниванием ледяной поверхности. К вечеру поле было готово. После полудня следующего дня запустили моторы. Пытались стартовать, но наплыл туман. А ночью молодой лед в полынье стал ломаться. С трудом спасли машину. Еще предприняли две попытки подняться в воздух и снова потерпели неудачу.

Через два дня удалось найти большую ровную льдину, которую можно было использовать как взлетную полосу. 6 июня взялись за работу. Амундсен вспоминал: «Ножи, топоры и ледовые якоря впились в огромную ледяную стену, так что осколки засвистали мимо наших ушей! Радостно и горделиво возвращаюсь я мысленно к этим дням, радуясь тому, что я работал вместе с такими людьми, гордясь тем, что там было исполнено. Позвольте мне признаться откровенно и честно, что я не один раз считал положение совершенно безнадежным и немыслимым»¹².

Потом в книге «Моя жизнь» Амундсен еще раз отметил, что шестеро участников полета работали, как бешеные, состязаясь в беге со смертью. Запасы провизии подходили к концу. Сопротивляться голоду они долго не могли. Собственно, они голодали со дня приземления. Весь их ежедневный рацион состоял немногим более чем из 200 г пищи. Каждому утром выдавались три галеты и чашка горячей воды, в которой был распущен кусочек шоколада. Обед состоял из чашки пеммикана, а ужин ничем не отличался от завтрака. С каждым днем чувство голода испытывали все без исключения, но не унывали. Были и песни, был и смех. Они помогали справиться с «бездонными частями трещин», с торосами и огромными сугробами снега.

Между тем лед временами приходил в движение и их труд шел насмарку. Были разрушены одна за другой пять стартовых площадок. 10 июня приступили к подготовке последней, шестой. Каждый день сбрасывали снег. Вечером валились от усталости, а утром снова с необычайной энергией брались за работу. Когда почти не стало сил на переброску снега, принялись его утаптывать. Потом предприняли одну за другой две попытки поднять машину в воздух, но безуспешно — мешала оттепель.

Наконец 15 июня подморозило. Поверхность взлетной полосы покрылась твердым настом. Из самолета выбросили много вещей, которые сложили в брезентовую лодку. Даже оставили часть продовольствия.

В 10 ч 30 мин все было готово к полету. Амундсен решил, что этот старт будет последним. Если их постигнет еще раз неудача, они отправятся по льдам пешком к Шпицбергену, до которого оставалось более 1000 км.

С большим трудом все шестеро поместились в кабине самолета. Рисер-Ларсен сел за руль. Наступала решающая минута. Взлетит или не взлетит? «Следующие секунды, — вспоминал Амундсен, — были самыми захватывающими во всей моей жизни. Рисер-Ларсен сразу же дал полный газ. С увеличением скорости неровности льда сказывались все сильнее, и весь гидроплан так страшно накренялся из стороны в сторону, что я не раз боялся, что он перекувырнется и сломает крыло. Мы быстро приближались к концу стартовой дорожки, но удары и толчки показывали, что мы все еще не оторвались ото льда. С возраставшею скоростью, но по-прежнему не отделяясь от льда, мы приближались к небольшому скату, ведущему в полынью. Мы поравнялись с ним, перенеслись через полынью, коснулись плоской льдины на другой стороне и вдруг поднялись в воздух. Чувство неизмеримого облегчения охватило меня, но только на миг. Прямо перед нами, всего в нескольких футах возвышалась двадцатифутовая ледяная глыба. Мы неслись прямо на нее. Следующие пять секунд должны были решить, минуем ли мы ее и полетим свободно по воздуху или же разобьемся о нее вдребезги. Если бы, разбившись, мы не были бы убиты наповал, то все же очутились бы лицом к лицу с неизбежной смертью, одинокие и заброшенные в ледяной пустыне Арктики. Мысли и чувства сменяются быстро в такие моменты. Секунды тянулись, как страшные часы. Но мы пролетели мимо. Какой-нибудь дюйм отделял от гибели.

Наконец-то мы пустились в обратный путь... После двадцати четырех дней отчаянной работы и тревоги. Час за часом летели мы по направлению к югу. Держались ли мы правильного курса? Хватит ли нам бензина?.. Последний опускался все ниже и ниже в контрольной трубке. Наконец, когда его осталось всего на полчаса, мы все как один закричали от радости: там внизу к югу, простирались знакомые вершины Свальбарда»¹³.

Около 7 ч вечера они приводнились в бухте Водки. Самолет пришвартовали к ледяному припаю. В тот же день встретили судно «Морская жизнь» и перебрались на его борт. Судно взяло самолет на буксир. Экспедиция была закончена.

17 июня 1925 г. путешественники проходили мимо бухты Вирго, откуда 29 лет назад в первый полет к Северному полюсу отправился воздушный шар «Орел». Судно принарядилось и подняло все флаги. «Нам хотелось почтить память человека, который впервые пытался проникнуть в области Северного Ледовитого океана по воздуху, Соломона Августа Андрэ. Есть ли еще кто в мире, кто мог бы почтить его память с большим правом, нежели мы шестеро, стоявшие на палубе нашего судна и смотревшие на то место, откуда он в 1897 году предпринял свой отважный полет?» — писал Амундсен.

Поздним вечером того же дня путешественники в заливе Кингс-бей, из которого они вылетали к полюсу, встретили судно «Хобби» и еще один военный корабль с двумя самолетами. Они направлялись на поиски Амундсена.

И вот он и его спутники, все шестеро, предстали перед своими соотечественниками. Встречавшие не скрывали своего изумления и восторга. Прямо-таки не верилось, что все страхи и тревоги за их судьбу позади. «Конечно, все говорили, что они никогда не теряли надежды увидеть нас, но в глубине души, разумеется, признавались, что этой надежды у них давно не было. И вот вдруг мы стоим среди них: воскресшие из мертвых»¹⁴, — вспоминал Амундсен.

Потом была баня. Затем обрушился шквал поздравлений: от королевы и короля, от кронпринца, правительства.

5 июля Амундсен вернулся в Осло. А в августе пришла телеграмма о том, что «Мод» благополучно вышла из полярных льдов.