Глава 16. «Росмерсхольм»

«Росмерсхольм» — это пьеса о двух человеческих душах, совсем разных, даже полярных, но неразрывно связанных друг с другом. Побеждающая в «Дикой утке» концепция доктора Реллинга, который называет ложью все идеалы, в «Росмерсхольме» опровергается. Опровергается логикой действия пьесы, ее развязкой. В «Росмерсхольме» идеалы побеждают. А для обоснования этой победы Ибсен мобилизует сверхуглубленность и сверхтонкость в раскрытии психологического мира своих героев, и прежде всего подлинной героини пьесы Ребекки Вест. Здесь Ибсен приходит к подлинному совершенству в своем психологизме, который сохраняется в некоторых из его последующих драм, но, пожалуй, нигде не превосходится.

Устремленности во внутренний мир героев «Росмерсхольма», казалось бы, противоречит та немалая роль, которую в пьесе играют столкновения между консервативными и левыми кругами в политической и духовной жизни Норвегии. В известном смысле здесь воскрешаются, хотя и на ином уровне, некоторые черты проблематики «Врага народа», Но показательно, что центр тяжести лежит в «Росмерсхольме» не на политической борьбе как таковой, а на борьбе в духовной сфере. И та победа, которую одерживают идеалы в пьесе, — это победа этическая.

Рождается такая победа из столкновения двух духовных мировоззрений.

Одно из них воплощено во владельце усадьбы Росмерсхольм Йуханнесе Росмере. Он происходит из старинного богатого и влиятельного рода, к которому принадлежали чиновники, священники, офицеры. Но Йуханнес более утончен, в большей мере причастен к жизни духа и физически более слаб, чем его предки. Сначала он становится пастором. Но оставляет эту должность и приобщается к современной литературе, к новейшим идейным течениям и, с детства глубоко религиозный, теряет свою веру в бога. А на ее место у него приходит высокий гуманистический идеал. Он хочет «призвать в души мир, радость и примирение». Стремится к «счастью для всех, создаваемому всеми». Хочет облагородить человеческие души.

К свободомыслию Росмер окончательно приходит после смерти своей жены, Беаты. Психически неуравновешенная, страстно-порывистая женщина, она окончательно повергается в отчаяние, когда узнает, что никогда не сможет стать матерью. Росмер и врачи начинают считать ее безумной. И Беата кончает свою жизнь самоубийством, бросившись с мостика, который хорошо виден из окон усадьбы, в водоворот. А помогает Росмеру в его духовном преображении Ребекка Вест, сильная, легко привлекающая к себе симпатии людей. Так, она совсем покорила Беату в последние годы ее жизни и стала фактически управлять всем домом Росмера. А после гибели Беаты фрекен Вест остается хозяйкой усадьбы, становясь совершенно необходимой для Росмера.

Но именно Ребекка Вест и является носительницей того духовного начала, которое противостоит устремлениям Росмера. Она приходит в Росмерсхольм человеком с сильной и дерзкой волей, готовой на все, чтобы добиться своих целей. А в Росмерсхольме она влюбляется в Росмера горячей, страстной любовью. И ею овладевает желание, сначала не до конца осознанное, устранить Беату. Постепенно, шаг за шагом, все безостаточнее втягиваясь в выполнение этой задачи, она внушает Беате, которая слепо верит ей, что Росмер стал уже совсем другим, что Беата стоит на пути Росмера, мешает ему, а завершает свой обман Ребекка тем, что говорит Беате о своей любовной связи с Росмером — связи, от которой у Ребекки должен быть ребенок. Именно тогда Беата решает, что она должна уйти из жизни, чтобы сделать возможной женитьбу Росмера на Ребекке. И бросается в водопад.

Но Росмер ничего этого не ведает. Он продолжает жить рядом с Ребеккой с тем же светлым дружеским чувством, которое у него было и прежде, хотя где-то в глубине у него уже зарождается и любовь к ней, «проблески любви». Незаметно воздействуя на Росмера, Ребекка все дальше и дальше ведет его по пути к полному духовному освобождению от прежнего мировоззрения и к желанию выступить борцом за свои новые идеалы. Но и сама Ребекка постепенно меняется. Не только она влияет на Росмера, но и он всем своим существом, своим чистым «детским сердцем» влияет на Ребекку. В те месяцы, что прошли после смерти Беаты, необузданная страсть Ребекки сменилась великой, самоотверженной любовью, которая вполне довольствуется той жизнью, которую Ребекка ведет в это время вместе с Росмером. Ее сильная, хищная воля «захирела», говоря словами самой Ребекки, ее душа облагородилась — под воздействием общения с Росмером. И когда он предлагает ей стать его женой, она испытывает восторг, но ощущает и невозможность пойти на то, к чему она так стремилась, ради чего совершила свои преступления. Именно из-за этих преступлений.

Победа Росмера над Ребеккой и придает его идеальным устремлениям, его мечте об облагораживании людей подлинную весомость. Позволяет рассматривать эту мечту не как очередную прекраснодушную фразу, исключает чисто ироническое отношение к ней — отношение, которое, казалось бы, поддерживается явным несоответствием между размахом миссии, которую хочет осуществить Росмер, и его очевидной слабостью, беспомощностью. То, что одного человека, притом такого значительного, как Ребекка, он действительно облагородил, решительно противопоставляет Росмера таким персонажам Ибсена, как Грегерс Верле. И это подкрепляется и закрепляется трагической развязкой «Росмерс-хольма». Когда все прошлое раскрывается, Росмер и Ребекка умиротворенно, даже с радостью, бросаются в тот же водопад, в котором погибла Беата. А перед тем как рука об руку взойти на роковой мостик над водопадом, Росмер возлагает руку на голову Ребекки и говорит: «...И возьму тебя в жены, заключу с тобой истинный брачный союз». И они сами не знают, кто идет за кем: Росмер за Ребеккой или Ребекка за Росмером. Идет к смерти.

Правда, ибсеновская многозначность не исчезает полностью и здесь. Нравственная победа Росмера над Ребеккой оказывается победой именно Росмера, а не его нового мировоззрения. Более того, победой Росмера именно как представителя старинной росмеровской традиции. Ребекка говорит: «Это родовое росмеровское мировоззрение или, во всяком случае, твое мировоззрение заразило мою волю». И еще: «Росмеровское мировоззрение облагораживает. Но... убивает счастье». И противостояние Росмера и Ребекки повертывается противоречием между христианской моралью и отрицающим всякие моральные нормы современно-ницшеанским или даже древнеязыческим воззрением на мир. Такое противопоставление поддерживается тем, что Ребекка происходит из крайней северной области Норвегии, из Финмаркена, где еще ощущаются остатки языческих верований.

Далее, образ Росмера снижается или, во всяком случае, ставится под сомнение характером и судьбой введенного в пьесу второстепенного, но многозначительного персонажа — Ульрика Бренделя, талантливого, но спившегося человека, бывшего учителя Росмера, вольнодумца, выгнанного когда-то за это из Росмерсхольма отцом Росмера. В первом действии Брендель, полный надежд и ощущая себя духовным богачом, является в усадьбу, по пути в город, где он решает начать турне с лекциями, в которых хочет изложить свои сокровенные идеалы, с которыми прежде не хотел расставаться. А в последнем действии он заходит в Росмерсхольм духовным банкротом — по пути из города, где понял в беседе с беспринципным либеральным журналистом Мортенсгором, что его идеалы бессмысленны в современном беспринципном мире.

Между Бренделем и Росмером, при всем несходстве их внешней судьбы, существует необычайная близость. Есть общие черты даже в их речевой манере. И это также как бы компрометирует Росмера в его претензиях на осуществление некоей миссии. Также как примирение Росмера — после того как он от самой Ребекки узнает о ее преступлениях — с консервативными, религиозными кругами, с которыми он порвал, решившись публично заявить о своих новых взглядах, в первом действии. И все же в том чисто человеческом, психологическом плане, который теперь является для Ибсена первостепенным, Росмер и Ребекка остаются высокими и значительными персонажами.

Обнаружение внутреннего мира Ребекки и Росмера (в первую очередь именно Ребекки) и является тем основным действием, которое и совершается в пьесе. Но оно совершается, как необходимое, даже неотвратимое, на основе тех более внешних событий, которыми пьеса богата. Ибсен широко применяет здесь свою технику интеллектуально-аналитической драмы, заставляя все глубже и все пристальнее всматриваться в предысторию гибели Беаты и в прошлое Ребекки. И всплывающие, одно за другим, письма Беаты к ее брату ректору Кроллу и к Петеру Мортенсгору — письма, продиктованные величайшей любовью и к Росмеру, и к Ребекке и старающиеся обезопасить их и обеспечить их благополучие в будущем, — все в большей мере, в свете происшедших событий, бросают тень на поведение Ребекки. А к этому присоединяется раскрытая Кроллом тайна происхождения Ребекки — то, что она была незаконной дочерью доктора Веста — того самого, чьей любовницей она потом стала. Так оживают события прошлого. Пока сама Ребекка, доведенная до предела и уже не обладающая своей прежней смелой волей, не раскрывает в третьем действии перед Росмером и Кроллом всех тех утонченных средств, которые она применила, чтобы убрать Беату со своего пути. А затем уже в четвертом действии перед одним Росмером она признается в той эволюции, которую прошла ее любовь к нему.

Часть ее вины непроизвольно ложится на Росмера, ни о чем не подозревавшего, но все же в своей слепоте допустившего, чтобы страшная судьба Беаты совершилась. И еще до того, как окончательно раскрылись все тайны прошлого, Росмер ощущает, что ему уже не выполнить своей миссии, ибо у него уже нет радостного сознания, что его совесть свободна от вины.

Так нарастает стимулированная привычными средствами интеллектуально-аналитической драмы и психологически достоверная, становящаяся необходимой решимость Ребекки и Росмера покончить со всем своим прошлым тем же способом, который избрала Беата. Найти свою смерть, но смерть совместную, в водопаде.

Беата в списке действующих лиц «Росмерсхольма» не фигурирует. Ведь ее уже нет в живых в тот момент, когда начинается пьеса. Но фактически она присутствует в действии пьесы самым непосредственным образом. Это четко намечено уже в первой сцене, когда Ребекка и мадам Хельсет, экономка Росмерсхольма, видят из окна, как Росмер не решается, возвращаясь домой, пройти тем мостиком, с которого Беата бросилась в водопад, и идет в обход. И в ответ на слова Ребекки: «Вы тут, в Росмерсхольме, долго держитесь за своих покойников», мадам Хельсет отвечает: «А по-моему, так покойники долго держатся за Росмерсхольм».

И о Беате постоянно идет речь в последующих диалогах, причем все яснее ставится под сомнение убежденность Росмера, что Беата была безумной. А возникающие по ходу действия письма Беаты словно означают ее прямое вмешательство в действие. Так интеллектуально-аналитическая драма Ибсена выступает здесь в еще более усложненном и совершенном виде.

Но не только погибшая Беата становится активным участником действия пьесы. Вся традиция рода Росмеров, традиция Росмерсхольма оказывает влияние на ход драмы. Особенно подчеркивается, что безраздельная приверженность рода Росмеров к морали лишила их непосредственной жизненной радости, даже обычной человечности. В беседе Ребекки с мадам Хельсет в третьем действии происходит следующий обмен репликами:

Мадам Хельсет: В Росмерсхольме детки не кричат.

Ребекка (смотрит на нее): Не кричат?

Мадам Хельсет: Нет. Тут в доме никогда не бывало, чтобы детки кричали, — сколько люди помнят.

Ребекка: Вот удивительно.

Мадам Хельсет: Не правда ли? Но такой уж род. И еще одна странность есть. Пока малы — не кричат, а как подрастут — не смеются. Никогда не смеются. Всю жизнь.

Ребекка: Вот удивительно...

Мадам Хельсет: Разве Фрёкен слыхала когда-нибудь хоть раз, чтобы пастор смеялся?

И эти слова как бы подготавливают уже приведенное выше замечание Ребекки в четвертом действии: росмеровское мировоззрение облагораживает... но убивает счастье.

Но тем самым это мировоззрение, которое противопоставлено хищной, ницшеанско-языческой воле Ребекки как возвышенно-гуманистическое начало, само оказывается все же ущербным, содержит в себе и антигуманистические черты. В нем не хватает жизненной радости. И так же, как ранее в «Привидениях» или в «Дикой утке», этот мотив получает в «Росмерсхольме» прямое выражение. Росмер мечтает о воспитании не только благородных, но и радостных людей. А в решающем разговоре с Кроллом во втором действии Росмер произносит: «Я считаю своим непременным долгом внести хоть немного света и радости сюда, где фамилия Росмеров распространяла духовный мрак и гнет в течение столь долгих времен». Сам Росмер, конечно, стоит несравненно выше породившей его росмерсхольмской традиции и хочет решительно порвать с ней, но окончательно отделаться от нее и он не может.

Эта власть прошлого, глубокая укорененность в Росмерсхольме его древнего духа получает в пьесе и символическое воплощение: в знаменитых росмерсхольмских призрачных белых конях, которые появляются в Росмерсхольме перед тем, как кто-нибудь из членов рода должен умереть. Речь об этих конях заходит уже в первой сцене пьесы, а затем они упоминаются неоднократно.

Так проявляется, с изощренным искусством, и в «Росмерсхольме» замечательный дар Ибсена видеть переплетенность различнейших сторон изображаемых им явлений и отмечать наличие противоречивых черт в каждой из сил, противоборствующих в его пьесах.

Это сказывается, в частности, и в изображении в «Росмерсхольме» противостоящих друг другу политических и духовных течений. Само по себе это изображение имеет в пьесе подчиненный характер, служит одним из способов создать предпосылки для введения в пьесу ее предыстории. Но все же эти течения представлены здесь с достаточной конкретностью. Особенно отчетливо показано победоносное продвижение либерального, даже радикального свободомыслия. В той самой школе, которой руководит столп религиозно-консервативного лагеря Кролл, ученики старших классов тайно становятся приверженцами новых идей, причем в стороне от этого оказываются лишь «тупицы, второгодники». Более того, собственные дети Кролла и даже его жена также оказываются причастными к новому миропониманию. И в его дом Проникает «Маяк» Мортенсгора. Но сам Мортенсгор, лидер либерально-радикального движения в том городе, близ которого расположен Росмерсхольм, беспощадно разоблачается в пьесе как хитрый политикан и оппортунист, предпочитающий, чтобы Росмер, объявив об изменении своих политических взглядов, умолчал о том, что он пришел к атеизму, потому что движению, которым руководит Мортенсгор, нужен «христианский элемент», такие члены, «к которым бы все отнеслись с уважением». И именно Мортенсгор своим цинизмом наносит смертельный удар попытке Ульриха Бренделя выступить со своими идеалами. Педер Мортенсен, говорит Брендель, «может сделать все, что хочет... Ибо Педер Мортенсгор никогда и не захочет более того, что он сможет сделать. Педер Мортенсгор способен прожить жизнь без идеалов. А в этом-то, видишь ли, в этом весь великий секрет действия и успеха». Таким образом, несмотря на всю обаятельность образа Росмера, отношение Ибсена к норвежским левым отнюдь не изменилось в «Росмерсхольме» со времен «Врага народа». Как, впрочем, не изменилось и его отношение, сугубо отрицательное, к реакционерам. Более того, за эти годы он пережил новое решительное разочарование в политике левых сил Норвегии. В 1885 году их партия Венстре (левая) во главе со Свердрупом приходит к Власти, но очень скоро обнаруживает свою ограниченность и половинчатость. В частности, стортинг, в котором эта партия преобладает, отказался утвердить постоянную писательскую стипендию одному из крупнейших норвежских прозаиков Александру Хьелланну за его чрезмерное свободомыслие. «В злополучный час для дела прогресса в Норвегии, — писал Ибсен Брандесу 10 ноября 1886 года, — «принял власть» Йоганн Свердруп и дал заковать себя в кандалы и надеть на себя намордник». Впрочем, еще до этого, в письме к Бьёрнсону 28 марта 1884 года, Ибсен отмечал: «Крепко боюсь, что до социальных реформ у нас еще очень далеко. Конечно, политические привилегированные классы у нас могут присваивать себе то или иное право, то или иное преимущество. Но я не предвижу, чтобы весь народ и, главное, отдельные его единицы существенно выиграли от этого. Впрочем, я ведь язычник и в политике, не верю в освободительную силу политики и не очень доверяюсь бескорыстию и доброй воле власть имущих». Недоверие к левым отнюдь не равнозначно, таким образом, у Ибсена приверженности к консерваторам.

Но в «Росмерсхольме», как уже было отмечено, политическая сатира — это лишь боковая линия.