Новый интернационализм?

Как уже отмечалось, нейтралитет — с немалой примесью изоляционизма — казалось бы, прочно утвердился в качестве основы внешнеполитического курса Норвегии, провозглашенного после окончания войны. Вскоре, однако, ему пришлось подвергнуться первому испытанию — на Версальской мирной конференции державы-победительницы решили создать международную организацию по обеспечению мира и безопасности — Лигу наций. Первая реакция в Норвегии на этот план была весьма позитивной. Лига рассматривалась как форум, в рамках которого мировое сообщество цивилизованных государств совместными усилиями покончит с войнами и утвердит международное право в качестве основы для разрешения межгосударственных конфликтов. В совместной ноте французскому правительству скандинавские государства также выразили надежду, что предложение об участии в разработке структуры новой организации будет направлено максимально возможному числу стран.

Однако ни одна из скандинавских стран не получила приглашения участвовать в этом процессе. Приглашение высказать свое мнение они, как и другие нейтральные европейские государства, получили лишь на завершающем этапе. В совместном заявлении они представили свой взгляд на будущее устройство мира, в котором межгосударственные отношения должны в максимально возможной степени определяться принципом господства права. Кроме того, они хотели, чтобы в Лиге наций малым странам было предоставлено больше влияния. В специальном заявлении норвежский представитель выступил за создание международного арбитражного режима, в рамках которого все предыдущие ограничения юрисдикции арбитражных судов были бы отменены. Все предложенные поправки получили вежливый прием, но ни одной из них не было позволено как-то повлиять на решения, уже принятые державами-победительницами.

Несколько более проблематичными, чем роль международного права в рамках новой организации, представлялись последствия одного из положений проекта ее устава — по предложению вдохновленного Библией президента США его официальное название звучало как «Завет» — о том, что членство в Лиге будет несовместимо с нейтралитетом. Бремя экономических и военных санкций, вводимых по решению Лиги против государств, развязавших агрессивную войну, в принципе должно было распределяться между всеми государствам и участниками, и позволить некоторым из них просто отказаться от подобного обязательства было бы явной несправедливостью по отношению к другим. На практике, однако, подразумевалось, что обязанность участия в военных действиях против агрессора ляжет на плечи великих держав. Малые страны после соответствующего обращения и консультаций должны были предоставить силам, осуществляющим подобную акцию, право беспрепятственного прохода через свою территорию; кроме того, они обязывались присоединиться к блокаде или другим экономическим санкциям, введенным Лигой. Но из норвежского угла Европы опасность вовлечения в такие акции представлялась весьма отдаленной.

В конце концов в 1920 г., когда должно было быть принято официальное решение о вступлении Норвегии в Лигу наций, оно было единодушно одобрено членами правительства и подавляющим большинством депутатов стортинга. Против голосовали представители НРП, в основном потому, что новая организация не объявила войну вне закона и не потребовала полного разоружения, а также в связи с тем, что «идейно близкие» НРП страны — Советская Россия и новая Германская республика, находившаяся под властью социал-демократического правительства, — не были включены в состав Лиги. Желание, чтобы как можно больше стран стали членами организации, в Норвегии разделялось всеми. Но при этом высказывалось широко распространенное предположение, что Англия и США, также выступавшие за «универсалистский» подход, рано или поздно преодолеют возражение Франции против принятия Германии в Лигу. И, что еще важнее, сторонники участия Норвегии в Лиге наций, сожалея о недостатках последней в том, что касалось роли, отводимой международному праву и малым странам, все же рассматривали ее создание как крупный шаг к более совершенной организации международного сообщества, где идеалы демократии и принцип господства права постепенно придут на смену политике с позиции силы и войнам. Пока же членство Норвегии в Лиге позволяло ей сохранять связи с Великобританией, самой влиятельной из держав-участниц, чьей парламентской демократией норвежцы восхищались и от чьей морской мощи зависели безопасность и экономическое благосостояние Норвегии.

Структура Лиги наций во многом представляла собой компромисс между традиционным господством великих держав в международной политике и растущим влиянием малых стран. Укрепление статуса нейтралитета за последние полвека перед Первой мировой войной, выразившееся в активном участии малых государств в Гаагских конференциях мира 1899 и 1907 гг., а также вильсоновский идеал самоопределения наций легли в основание более демократической структуры организации. Основными органами Лиги были Ассамблея, равноправными членами которой являлись все члены организации, и Совет Лиги наций в составе четырех постоянных членов — великих держав и четырех временных, сменявшихся ежегодно по выбору Ассамблеи. За исключением чисто процедурных вопросов, все решения Лиги должны были приниматься единогласно.

Таким образом Лига предоставляла малым государствам беспрецедентную возможность того, что их мнение по вопросам международной политики будет услышано. Как и многие другие страны, Норвегия не замедлила воспользоваться этой возможностью. Вдохновляемые так называемой «философией малых стран», согласно которой малые государства рассматривались как защитники высоких моральных стандартов в международных отношениях, норвежские представители в органах Лиги стали ярыми сторонниками применения международного права при разрешении межгосударственных споров. «Право, а не сила» — таким был их лозунг. Господство «воинственных европейских государств», как в 1905 г. выразился министр иностранных дел Ёрген Лёвланн, должно было уступить место международной системе, в рамках которой конфликты разрешались бы на упорядоченной и мирной основе, как это принято в демократических странах западной цивилизации. Представляя в Ассамблее государство, «удовлетворенное» своим положением, не имевшее традиционных или естественных врагов среди ближайших соседей, лишенное взрывоопасных внутренних противоречий, способных поставить под угрозу его территориальную целостность и единство, норвежские представители, судя по всему, предполагали, что все было бы в порядке, «если бы другие были как мы»¹. Как Ю.Л. Мувинкель, деятель, чья фигура резко выделялась на общем фоне немногочисленного внешнеполитического истэблишмента Норвегии, отметил в докладе стортингу по итогам одного из заседаний Ассамблеи:

«никто не может заподозрить нас в наличии каких-либо эгоистических или особых целей или интересов. Всем известно, что наши выступления вызваны вполне объективным миролюбием и убеждением, что среди народов растет осознание того, в чем состоит правое дело»².

Кристиан Л. Ланге, другой видный норвежский интернационалист, сочетавший работу в качестве представителя в Лиге с должностью генерального секретаря Межпарламентского союза, рассматривал безопасное географическое положение Норвегии как естественную основу для активной и позитивной миролюбивой политики: Норвегия могла оказаться вовлеченной только в конфликты экономического или юридического характера, которые прекрасно подходили для урегулирования в рамках международного права. Не слишком учитывая или не очень хорошо понимая положение стран, которым меньше повезло с географией или у которых существовали более значительные международные обязательства, Норвегия, да и другие скандинавские государства, постоянно читали остальным членам Лиги нотации о том, что те обязаны решать все свои споры мирными и законными средствами. Одной из первых целей Норвегии в рамках этой кампании стало создание прочной основы для деятельности Международного суда и расширения его юрисдикции. Когда выяснилось, что великие державы упорно не желают передавать свои разногласия на рассмотрение Суда, Кристиан Ланге использовал трибуну Лиги для обращения к народам этих стран через головы их несговорчивых лидеров. Что же касается споров, не попадавших под юрисдикцию Суда, Норвегия настаивала на самом широком, насколько это возможно, применении процедур посредничества и арбитража при их урегулировании.

Но что делать с теми спорами, которые нельзя разрешить юридическими или иными мирными средствами? Было совершенно очевидно, что по Уставу Лиги Норвегия обязана была участвовать в экономических санкциях против любого государства, объявленного агрессором, и даже предоставить свою территорию для прохода войск, осуществляющих военные санкции от имени Лиги наций. Это было основанием для беспокойства, учитывая географическую близость Норвегии к двум великим державам-«изгоям» — Германии и Советскому Союзу. Не превратит ли такое обязательство Норвегию в фактического участника западного альянса против этих двух держав? И когда Норвегия тем не менее вступила в Лигу, то это было связано с четким пониманием того, что в ближайшем будущем Германия, а через какое-то время и Советский Союз получат приглашение присоединиться к организации. Это означало бы, что Лига существенно приблизилась бы к дорогому для Норвегии идеалу всеобщего участия в организации и утратила бы характер альянса победителей, направленного против побежденных в Первой мировой войне. Более того, каждый случай пополнения рядов Лиги все больше превращал бы в «белую ворону» любую страну, например Норвегию, которая отказывалась вступить в этот международный клуб.

В целом большинство норвежцев, скорее всего, разделяли распространенное в то время предположение, что из-за ужасов Первой мировой войны и очевидного стремления великих держав превратить Лигу наций в реальный инструмент защиты мира, положения Устава о санкциях сами по себе послужат эффективным средством сдерживания, способным предотвратить любую крупную войну. Само же реальное введение санкций и участие в них Норвегии казались крайне отдаленной перспективой.

Развитие международной обстановки в 1920-е гг., казалось, подтверждало мудрость этих предположений. Важной вехой стали Локарнские договоры 1925 г., в соответствии с которыми границы Бельгии и Франции гарантировались от германского нападения и расчищался путь для вступления Германии в Лигу. Как выразился один из наиболее выдающихся историков, занимавшихся этим периодом европейской истории:

«локарнские договоры породили новые надежды, что Лига наций может взять на себя ту роль, которую предназначал для нее Вильсон, и что, несмотря на горький опыт послевоенных лет, в Европе все-таки может оказаться достижимым новый международный порядок»³.

В 1924—25 гг. также серьезно улучшились и отношения Норвегии с Советским Союзом. В феврале 1924 г. Норвегия официально признала правительство Союза Советских Социалистических Республик законной властью Союза, а СССР одновременно признал суверенитет Норвегии над Свальбардом^* и присоединился к Парижскому договору о Шпицбергене 1920 г.^** После этого в декабре 1925 г. стороны заключили всеобъемлющий договор о торговле и мореплавании. Эти соглашения, вместе с договорами о расширенном арбитраже, которые Норвегия заключила с Швецией в 1925 г., с Данией — в 1926-м, и с Финляндией — в 1927 г., позволяли говорить об установлении прочных отношений со всеми соседними странами. Еще одним признаком того, что Норвегия больше не видит угрозы своей безопасности, стала денонсация в 1924 г. Договора об интегритете, подписанного в 1907 г. с великими державами. Среди других мотивов, обусловивших норвежскую инициативу в этом вопросе, было ощущение, что договор является «неприятной, а возможно, и опасной отрыжкой эпохи великодержавного соперничества», а также «несовместим с достоинством Норвегии как независимого государства»⁴.

Не видя никакой угрозы национальной безопасности страны, норвежское внешнеполитическое руководство, похоже, не просчитало возможных последствий денонсации Договора об интегритете для норвежско-английских отношений в области безопасности. Предположение о том, что Норвегия по-прежнему останется под защитой английского военно-морского флота, никогда не высказывалось вслух. Но и теперь никто не подвергал его сомнению. В 1926 г. либеральное правительство Мувинкеля предложило провести дальнейшее сокращение и без того скромной армии и флота страны. Когда штаб военно-морского флота попытался убедить правительство, что для Норвегии, в связи со стратегическим значением некоторых ее районов, по-прежнему сохраняется опасность нападения с моря, Мувинкель заметил, что возможностями для такого нападения обладает лишь Великобритания. А поскольку англичане в собственных интересах позаботятся о том, чтобы никакая другая держава не создала плацдарм на норвежском побережье, все, что нужно Норвегии, — это поддерживать с ней хорошие отношения. Это означало, что вооруженные силы страны не играют никакой существенной силы.

Карл Йоаким Хамбро, начавший свою карьеру в качестве журналиста, стал одним из ведущих политических деятелей Норвегии, особенно в сфере иностранных дел. Избранный в стортинг от консервативной партии «Хёйре», он в 1925 г. стал председателем комитета по иностранным делам, в 1926 — председателем стортинга и норвежским представителем в Лиге наций, а в 1939 г. — председателем Ассамблеи Лиги. Он был человеком твердых убеждений и не стеснялся выражать их вслух. Неизменная поддержка со стороны Хамбро интересов малых стран и критика в адрес великих держав сделали его весьма непопулярным в британских правительственных кругах еще в годы Первой мировой войны, когда он обрушивался с нападками на блокадные меры Британии и ее политику по отношению к Ирландии.

«Новый интернационализм», в период между двумя войнами дополнивший, но не заменивший норвежский «классический нейтрализм», настолько отличался от «лёвланновского рецепта» образца 1905 г., что его можно было назвать вторым этапом формирования эволюционировавшей внешнеполитической доктрины Норвегии. Хотя свою идейную основу «интернационализм» унаследовал еще от последних десятилетий шведско-норвежской унии, когда норвежцы выступали за использование международного права как главного инструмента урегулирования споров между странами, новым явлением стал тот активизм уверенных в себе норвежских официальных представителей, с которым они пропагандировали свои взгляды в Лиге наций и на других соответствующих форумах. Вряд ли будет натяжкой увидеть здесь сходство с еще одним идеалом, который сформулировал Джордж Вашингтон все в том же «Прощальном обращении»: «Достойным делом для свободной, просвещенной [...] страны будет послужить человечеству великодушным и столь еще непривычным примером народа, который всегда руководствуется высшими соображениями справедливости и благожелательности». И все же этот «новый интернационализм» носил чисто словесный характер: речи и декларации в защиту усиления роли международного права или всеобщего разоружения ничего не стоили государству, которое само не участвовало ни в каких территориальных разногласиях и не видело достаточной внешней угрозы своей безопасности, чтобы содержать значительные вооруженные силы. В этих условиях, казалось, ничто не могло помешать медленному сползанию страны назад — к нейтрализму и изоляционизму.

Примечания

*. Нота министра иностранных дел Норвегии Мишле полномочному представителю СССР в Норвегии А.М. Коллонтай о признании СССР де-юре Норвегией была направлена 15 февраля 1924 г. А.М. Коллонтай сообщила своей нотой на имя Мишле о признании Правительством СССР суверенитета Норвегии над Шпицбергеном, включая остров Медвежий, и о том, что в будущем оно не будет выдвигать возражений против Договора о Шпицбергене от 9 февраля 1920 г.

**. СССР являлся участником Договора о Шпицбергене с 7 мая 1935 г.

1. Самый подробный — и весьма критический — анализ норвежского подхода к международной политике в тот период см. в Nils Ørvik, Sikkerhets-politikken 1920—1939: Fra forhistorien til 9. april 1940 (Vols 1—2, Oslo 1960—61).

2. Цит. по Fure, Mellomkrigstid. P. 189.

3. James Joli, Europe since 1870: An International History (Pelican Books, London, 1976. P. 290.

4. Patrick Salmon, Foreign Policy and National Identity: The Norwegian Integrity Treaty 1907—24 (издание из серии Forsvarsstudier, No. 1, 1993). Institutt for forsvarsstudier, Oslo 1993.